Фрегат Его Величества 'Сюрприз'

В данный момент Стивен стучал по скале молоточком — но не ради геологических образцов, груда которых уже лежала в шлюпке, а для того, чтобы расширить расселину, в которой укрылся неизвестного вида паук. Скала оказалась твердой, расселина глубокой, а паук — упрямым. Время от времени доктор останавливался, чтобы глотнуть немного чистого воздуха и бросить взгляд на корабль. К востоку птиц наблюдалось гораздо меньше, хотя то тут то там какая-нибудь олуша или парила, или пикировала, сложив крылья, отвесно в море. Во время препарирования образцов надо будет обратить особое внимание на их ноздри: должно быть что-то, препятствующее попаданию в них воды.

Николс. Поток, взрыв откровенности, вызванный каким-то случайным словом? Что-то не слишком важное, раз уж не получается вспомнить о нем, вызвало короткое признание: «Я был на берегу со времени списания с «Эвриала» до назначения на «Сюрприз», и поссорился с женой». Протестанты нередко исповедуются врачам, и Стивену уже приходилось выслушивать подобные истории прежде. Они всегда сопровождались ритуальной просьбой дать совет. Оскорбленная до глубины души жена, расстроенный муж, ищущий примирения, внешнее подобие счастливой семейной жизни, осторожные слова, предупредительность, отдаление, обида, холодное одиночество ночью и днем, постепенное умирание остающихся еще чувств и даже общения. Но никогда ему не приходилось слышать признания, в котором звучало бы такое раздирающее душу горе:

— Я думал, что будет лучше, если уйти в море, но этого не случилось. Нет письма в Гибралтаре, хотя и «Леопард» побывал там раньше нас, и «Свифтшур». Всякий раз во время ночной вахты я ходил взад-вперед, сочиняя ответ на письма, которые ждут меня на Мадейре. Писем не оказалось. Пакетбот заходил туда за две недели до того, когда мы еще стояли в Гибралтаре, а писем нет. Я все еще надеялся… но ничего, ни клочка бумаги. Пока дул пассат, я не мог в это поверить, но теперь все, и скажу вам, Мэтьюрин: я не в силах терпеть эту долгую, медленную смерть.

— Наверняка вы получите целую пачку в Рио, — сказал Стивен. — Я вот тоже ничего не получил на Мадейре. Практически ничего. Их точно отослали в Рио, не сомневайтесь. А может, даже в Бомбей.

— Нет, — обреченно отрезал Николс. — Не будет никаких писем. Я и так уже утомил вас своими делами, простите меня. Если я устрою навес из весел и сорочки, посидите под ним? Как бы вас солнечный удар не хватил на такой жаре.

— Нет, спасибо. Времени мало. Нужно побыстрее обследовать сию сокровищницу под открытым небом. Бог знает, удастся ли когда-нибудь вернуться сюда снова?

Стивен очень надеялся, что Николс не станет сожалеть об этом. Обычная исповедь носит более формальный характер, она менее подробна и обширна, не так откровенна в деталях, не касающихся религии. Помимо того, исповедник сам по себе суть священник, ведущий особую жизнь, а доктор — обычный человек. Нелегко сидеть за обеденным столом с тем, кому рассказал такое.

Он вернулся к работе: тук, тук, тук. Пауза. Тук, тук, тук. Наблюдая, как расселина медленно расширяется, Стивен заметил, что на скалу падают крупные капли, тут же испаряющиеся. «Не думал, что во мне еще остался пот», — отметил он про себя. Потом понял, что капли падают и ему на спину: огромные дождевые капли, теплые, как помет, которым щедро награждали его птицы.

Стивен выпрямился и огляделся. Небо на западе стало черным, а внизу, на поверхности моря, образовалась белая полоса, приближающаяся с невообразимой скоростью. Птиц в воздухе не было, даже на перенаселенной западной стороне. Горизонт расплывался в пелене дождя. Тьму прорезали алые молнии, хорошо различимые даже в этой дымке. Мгновение спустя солнце скрылось, и в наступившей душной мгле на него обрушилась вода. Не капли, а струи, теплые, как окрестный воздух и льющиеся отвесно с невероятной силой. От струй поднималось облако брызг, такое плотное, что дышать стало почти невозможно. Он укрыл рот руками, замедлил дыхание, и, позволяя воде просачиваться сквозь пальцы, пил ее, пинта за пинтой. Хотя Мэтьюрин стоял на вершине, потоп поднялся ему до колен, и его коробки поплыли. Шатаясь под напором ветра, он ухватил две из них и прижал к себе. Все это время дождь лил с такой силой, что звук его почти заглушал раскаты грома. Теперь шквал находился прямо над ним; вихрь сбил Стивена с ног, и мощь катаклизма, только что казавшаяся ему предельной, возросла десятикратно. Зажав коробки между колен, он скрючился на четвереньках.

Время теперь текло по-другому, оно отмерялось только последовательными вспышками молний, пронзавшими воздух. Они били из тучи, ударяли в скалу и снова исчезали во мгле. В мозгу у него слабо бились тревожные мысли: «Что с кораблем? Могут ли птицы пережить такое? Жив ли Николс?»