Фрейд и Льюис. Дебаты о Боге

Дойч диагностировал рак, но, боясь, что Фрейд совершит самоубийство, скрыл от него диагноз, сообщив лишь, что потребуется операция, и посоветовал Фрейду бросить курить. Но тот подозревал, что ему сказали не всё.

В апреле 1923 года он писал своему коллеге Эрнесту Джонсу: «Два месяца назад я нашел у себя лейкопластическое образование на верхней челюсти справа, 20-го числа его удалили… Я все еще не работаю и не могу глотать… Меня уверяли, что это доброкачественное образование. Сам я считал, что это эпителиома [рак], но врач с этим не согласен. Считают, что причина болезни – бунт моих тканей против курения»[433].

Эта первая операция оказалась не вполне удачной. Позднее один из врачей Фрейда называл ее «гротескным кошмаром»[434]. Фрейд попросил доктора Маркуса Хайека провести повторную операцию. Они были давно знакомы. Хайек сказал, что это «легчайшая операция» и Фрейд сможет вернуться домой в тот же день. Тот даже не сказал ни о чем родным, чтобы зря их не беспокоить.

Хайек выполнил эту операцию под местным наркозом в амбулатории клиники общего профиля, где явно не хватало нужного оснащения. Начались осложнения. После операции развилось кровотечение. «Мы ехали в больницу, – писал Дойч, – ясно понимая, что сразу после операции отправимся домой. Но он потерял слишком много крови, и это угрожало жизни. Ему пришлось провести какое-то время на койке в крохотной комнатке… рядом с другим больным, который, можно сказать, по трагикомическому совпадению оказался слабоумным карликом»[435].

Пришлось известить семью Фрейда: родные были в шоке. Его жена и дочь Анна отправились в клинику. Фрейд сидел там на кухонном стуле и был весь в крови. Когда жена и дочь оставили его, отойдя пообедать, у Фрейда снова пошла кровь. Он не мог ни говорить, ни позвать на помощь, и только звонил в колокольчик, но тот не работал. Карлик увидел, что дело серьезно, и побежал за помощью, чем, возможно, спас Фрейду жизнь. После этого Анна уже не оставляла отца. Ночью она увидела, что тот очень ослаб от кровопотери и сильной боли. Они с медсестрой решили, что положение серьезное, и та позвонила хирургу, живущему при больнице, однако врач не пожелал вставать с постели.

Один из врачей Фрейда много лет спустя писал, что доктор Хайек «явно не обладал должными навыками» для проведения этой сложной операции. В конце концов Дойч передал Фрейда в руки выдающегося челюстно-лицевого хирурга Ганса Пихлера, и тот выполнил более радикальную операцию, необходимую при инвазивном раке.

С тех пор за всю жизнь Фрейд перенес где-то тридцать операций – всегда под местным наркозом. Удалив костное нёбо, врачи установили металлическую пластинку, отделяющую полость носа ото рта. Фрейду после такого было неимоверно трудно дышать и есть. Действие рентгеновских лучей и облучение радием усугубило страдания, которые он испытывал все шестнадцать лет оставшейся жизни.

Теперь Фрейд предпочитал есть в одиночестве. Как-то раз они с Анной завтракали в поезде и вели беседу с парой из Америки, с которой только что познакомились. И тут неожиданно изо рта Фрейда потекла кровь – твердая корка хлеба поцарапала послеоперационную рану[436]. Тем не менее Фрейд не прервал своего путешествия, а к своим мучениям относился с неким бесстрастием. Впрочем, иногда злость прорывалась – так, однажды он написал своему приятелю Оскару Пфистеру: «Позволь мне быть хоть раз невежливым – как, черт возьми, ты можешь примирить все то, что мы переживаем в этом мире и что нам еще предстоит, с верой в существование нравственного порядка?»[437]. Фрейд же считал, что «судьбу человека определяют таинственные, жестокие, нелюбящие силы»[438].

* * *

Клайв Льюис тоже пережил невероятные страдания – как эмоциональные, так и физические. Главным источником страданий Фрейда был антисемитизм, а Льюис страдал сильнее и дольше всего из-за того, что в детстве потерял мать, а позже те же чувства вернулись к нему после смерти жены. Льюис писал: «Отец так до конца и не пришел в себя после потери», – возможно, он мог бы сказать то же и о себе самом.

В автобиографии Льюис вспоминает о том ужасе, который ощутили они с братом, когда узнали, что мать может умереть. Дети часто вытесняют болезненные переживания, и их воспоминания о детстве остаются светлыми. Став взрослыми, они обычно забывают о страхах, присущих каждому ребенку, о том же страхе темноты или страхе, что тебя бросят. Детство кажется взрослому мирным и счастливым.

Но для Льюиса смерть матери была столь сильным потрясением, что он пишет об этом в автобиографии, полвека спустя: «Мы с братом начали оплакивать мать еще до ее смерти. Мы теряли ее постепенно – она постепенно уходила от нас в мир сиделок, бреда и морфия, а все наше бытие становилось каким-то пугающим и чужим для нас самих»[439].