Фрейд и психоанализ

[757] Поскольку точное количество основных инстинктов у человека или у животных не установлено, не исключено, что изобретательный ум мог бы открыть еще несколько психологий, явно противоречащих всем остальным и все же обеспечивающих весьма удовлетворительные объяснения. Однако эти открытия не сводятся к тому, чтобы просто сесть и развить новую психологическую систему из, скажем так, художественного импульса. Ни психология Фрейда, ни психология Адлера не возникли таким образом. Скорее, их появление было обусловлено внутренней необходимостью: оба исследователя изложили собственный главенствующий принцип, зафиксировав свою личную психологию и, следовательно, свой способ наблюдения за другими людьми. Это вопрос глубоких переживаний, а не интеллектуальный трюк. Хотелось бы, чтобы подобных откровений было больше; они дали бы нам более полную картину потенциальных возможностей психики.

[758] Мои собственные воззрения и школа, которую я основал, в равной степени психологичны, а потому подвержены тем же ограничениям и критике, которые я позволил себе озвучить в отношении двух других психологов. Насколько я сам могу судить о своей точке зрения, она отличается от рассмотренных выше взглядов на психологию тем, что она не монистична, а скорее дуалистична, ибо основана на принципе противоположностей и, возможно, плюралистична, ибо признает наличие множества относительно автономных психических комплексов.

[759] Свою теорию я вывел из того факта, что противоречивые и в то же время удовлетворительные объяснения возможны. В отличие от Фрейда и Адлера, чьи принципы объяснения по существу редуктивны и всегда возвращаются к детству, ограничивая человеческую природу, я делаю акцент на конструктивном или синтетическом объяснении в знак признания того обстоятельства, что завтра имеет большее практическое значение, чем вчера, и что «откуда» менее важно, чем «куда». При всем моем уважении к истории, мне представляется, что никакое проникновение в прошлое и никакое повторное переживание патогенных воспоминаний – какими бы мощными они ни были – не может освободить человека от тисков прошлого более эффективно, нежели построение чего-то нового. Разумеется, я сознаю, что без понимания прошлого и без интеграции значимых воспоминаний, которые были утрачены, не может быть создано ничего нового и жизнеспособного. Тем не менее я считаю пустой тратой времени копаться в прошлом в поисках предполагаемых причин болезни; ибо неврозы, какими бы ни были породившие их обстоятельства, обусловлены и поддерживаются ошибочной установкой, которая присутствует все время и которую необходимо исправить сейчас, а не в младенчестве. Кроме того, самого по себе осознания причин недостаточно, ибо лечение невроза – это в конечном счете нравственная проблема, а не магия репетиции старых воспоминаний.

[760] Мои взгляды отличаются от взглядов Фрейда и Адлера еще и тем, что я придаю бессознательному принципиально иную ценность. Фрейду, который признает за бессознательным бесконечно более важную роль, чем Адлер (эта школа допускает его полное исчезновение на заднем плане), присущ более религиозный темперамент, нежели Адлеру. По этой причине он, естественно, приписывает автономную, хотя и отрицательную, функцию психическому не-эго. В этом отношении я иду дальше Фрейда. Для меня бессознательное – это не просто вместилище всех нечистых духов и других одиозных пережитков мертвого прошлого, таких как, например, вековые отложения общественного мнения, которые составляют фрейдовское «супер-эго». Это воистину вечно живой зародышевый слой в каждом из нас, и хотя он может использовать древние символические образы, он, тем не менее, требует, чтобы мы понимали их по-новому. Естественно, новое значение не возникает из бессознательного в готовом виде, подобно Афине Палладе, вышедшей во всеоружии из головы Зевса. Живой эффект достигается только тогда, когда продукты бессознательного тесно соприкасаются с сознательным разумом.