Фрейд: История болезни

Один из фрагментов этого сна, пишет Фрейд, состоял в следующем: «Я снова перед вокзалом, но с каким-то пожилым господином; я изобретаю план, как остаться незамеченным, но замечаю, что этот мой план уже приведен в исполнение. Вообще, мысли и переживания здесь слиты воедино. Спутник мой слеп, по крайней мере на один глаз, и я держу перед ним склянку для мочи (склянку мы должны были купить или уже купили в городе). Таким образом, я его санитар и должен держать перед ним склянку, потому что он слеп… При этом я пластически вижу позу моего спутника и его член при мочеиспускании…»[124]

Анализируя этот фрагмент, Фрейд приходит к следующему выводу: «Есть еще один эпизод из домашней жизни, относящийся к моему семилетнему или восьмилетнему возрасту, который прекрасно сохранился в моей памяти. Однажды вечером, перед тем как лечь спать, я, вопреки приказанию родителей, удовлетворил свою потребность в их спальне и при их присутствии. Отец, ругая меня, заметил: „Из тебя ничего не выйдет“. Это было, по-видимому, страшное оскорбление моему самолюбию, так как воспоминание об этом эпизоде постоянно проявляется в моих сновидениях и связано обычно с перечислением моих заслуг и успехов, точно я хочу этим сказать: „Видишь, из меня все-таки кое-что вышло“. Этот детский эпизод дает материал для последней ситуации сновидения, в которой, разумеется, в целях мести, роли перемешаны. Пожилой господин, очевидно, — мой отец, так как слепота на один глаз объясняется его глаукомой, уринирует теперь передо мною, как я когда-то перед ним. При помощи глаукомы же я напоминаю ему о кокаине, весьма помогшем ему при операции, — и этим как бы исполняю свое обещание. Кроме того, я насмехаюсь над ним; он слеп, и я держу перед ним склянку — это намек на мои успехи в области изучения истерии, которыми я очень горжусь»[125].

Далее Фрейд рассматривает различные виды сновидений.

Касаясь сновидений о смерти близких людей, он приходит к выводу, что пусть и не всегда, но достаточно часто эти сновидения, особенно у детей, отражают желание, чтобы этот близкий (обычно брат или сестра) и в самом деле умер, а точнее, исчез бы из их жизни. «Но если желание ребенка, чтобы умерли его братья и сестры, можно объяснить его эгоизмом… то каким образом объяснить желание смерти родителей, которые являются для ребенка источником любви?.. — пишет Фрейд далее. — Разрешению этой трудной задачи помогает то обстоятельство, что сновидения о смерти родителей в огромном большинстве случаев касаются родителя одного пола со спящим… Дело обстоит, грубо говоря, так, будто мальчики видят в отце, а девочки в матери — соперников своей любви, устранение которых может быть им только выгодно»[126].

При этом Фрейд подчеркивает, что прекрасно сознает, что конфликты между родителями и детьми могут иметь вполне рациональный характер; что сын может желать смерти отца и радоваться ей, так как отец всячески ограничивал его свободу и т. д., но Фрейд настаивает на том, что дело всё же не столько в этом, сколько в бессознательных побуждениях человеческой психики, базирующихся на сексуальной основе. «С неопровержимостью, исключающей какие-либо сомнения, подтверждается это предположение относительно невротиков при совершаемом у них анализе. Последний показывает, что сексуальные желания ребенка проявляются очень часто — поскольку они, конечно, в этом зачаточном состоянии имеют право носить название сексуальных — и что первая склонность девушки направляется на отца, а первая склонность мальчика на мать. Отец, таким образом, становится для сына, а мать для дочери соперниками…»[127]

Затем следует целый ряд примеров, на основании которых Фрейд утверждает, что открыл глобальный закон человеческой психики, во многом объясняющий не только причины неврозов и мотивы поступков невротиков, но и поведенческие мотивы обычных людей и выдающихся личностей на протяжении всей человеческой истории, а также многие культурные феномены. Для пущего впечатывания этого закона в память читателя и в историю Фрейду нужен был некий яркий пример, и он его находит в любимом с гимназической скамьи софокловском «Эдипе» — хотя, как показывает далее, для обозначения того же закона он мог бы воспользоваться и шекспировским Гамлетом (и тогда сейчас мы называли бы эдипов комплекс «гамлетовским»).