Фрейлина императрицы

— Послушай меня, Софья Карлусовна! — заговорил князь. — Мы с тобой до сей поры видались только издали, не сдружились и никогда ни о чем не беседовали… Ты меня полагаешь быть таким человеком, что, почитай, не лучше самого черта. Да и как же тебе иначе мыслить обо мне, когда все здесь — мои ненавистники… Но ты выбрось дурные мысли: Александр Данилович страшен тем, кого невзлюбит, тебя же я полюбил с первого дня, равно как и твоего отца. Слыхала ли ты когда что дурное обо мне от государыни, которую ты любишь, или же хоть от своих родителей?

— Нет, — через силу выговорила Софья. — Батюшка вас почитает. А государыня еще того более…

— Ну вот, подумай: кому же тебе больше верить? Родным или чужим людям и их злоязычию? Признайся мне теперь: можешь ли ты поверить, что я пришел к тебе для доброго дела? Коли веришь, то отвечай мне по душе, по правде… Скажи мне, ты просила царицу о том, чтобы она тебя выдала замуж?

— Не я… Я не просила! — быстро отозвалась Софья.

И по этой живости проницательный ум царедворца, искушенного жизнью, явно угадал немудреную тайну девушки.

— Кто же просил? Не сама же она надумала? — спросил князь.

— Отец просил.

— По твоей просьбе? Ты послала его?

Софья упорно молчала, опустив глаза на руки. Тайна ее была совсем отгадана царедворцем.

— И вот тебя теперь выдадут замуж против воли за нелюбого… вместо любого.

Молчание Софьи было красноречивым ответом.

— А желала бы ты выйти за своего любого? — наудачу выговорил Меншиков и, разумеется, попал верно.

— Сейчас бы пошла, — прошептала Софья.

— Ну, так слушай, графинюшка. Я беру все на себя. И все уладится по твоему желанию. Скажи мне первое дело: кто твой возлюбленный? Авось он холост, а не женатый? — пошутил князь, смеясь.

— Вестимо. Нешто можно женатого полюбить, — смущаясь, вымолвила Софья.

— Кто ж он? Офицер гвардии, придворный, наш питерский или какой приезжий из Москвы? Знатный он российский дворянин?

— Нет, — отозвалась Софья.

— Как то ись нет! Не русский?

— Нет. Не русский!

— Вона как! — удивился князь. — Что ж, кто-либо из канцелярий наших резидентов чужестранных? Какой-нибудь секретарь цесарского посла, графа Рабутина, или из легации короля французского? Да говори же, золотая моя.

— Нет. Он просто — пастух! — робея и тихо вымолвила Софья.

— Что?! — воскликнул князь.

— Пастух… — еще тише отозвалась девушка.

— Да как же то ись… пастух… Я не понимаю тебя. Какой такой пастух.

— Да вот что стадо пасет… Таких называют пастухами. По-латышски: ганц. Их дело всегда за стадом смотреть…

Князь сидел отчасти ошеломленный и совершенно не понимал, что говорит Софья.

— Где стадо?.. Какое стадо?.. Господь с тобой!.. — произнес он.

— В Дохабене… Там, где я родилась. В нашей деревне!

— В Дохабене… пастух? В Лифляндах?..

И вдруг Меншиков невольно вскрикнул:

— А!.. Вот оно что!.. А я-то, глупый, не догадался… Ты, моя пташка, полюбила пастуха там, у себя, полюбила, еще в крестьянском состоянии будучи, и по сю пору любишь… Ну это иное дело… Уж не знаю, в честь ли оно тебе или в осуждение?..

Меншиков замолчал и думал, а затем проговорил:

— Нет, графинюшка, это тебе в честь. Если после всего, что пережила, после всех перемен, которые свершились, после того, что из крестьянок стала ближайшей к государыне фрейлиной, ты любишь все так же простого пастуха… Нет, это тебе в честь, а не в осуждение… Так вот ты какая!.. Много раз я тебя видал издали, а не знал, что ты такая… Ну, а что же теперь — ты бы за него пошла?

— Вестимо.

— Да как же это сделать?.. Ведь это, родная моя, мудренее мудреного… На это царица соизволения не даст, да, поди, и твои отец с матерью никогда не дадут своего согласия. Надо, чтобы он из крестьян стал дворянином.

— Если бы государыня пожелала, то ведь это в один миг можно сделать, — оживляясь, заговорила Софья. — Ведь стал же батюшка графом Скавронским, даже дядя Дирих стал графом… А Цуберка не хуже…

— Какая Цуберка?.. Кто такая?

— Цуберка… Он то ись… Чем он хуже нас! А стали же мы графами, потому что одну бумагу написали про нас…

— Да про кого ты сказываешь?

— Да про моего любого. Не хуже он…

— Верю, что не хуже… А я спрашиваю: она-то кто?..

— Кто? — повторила тоже вопросом Софья.

— Она, которую ты поминаешь… Приятельница твоя, что ли? Сейчас говорила: Бурцилка какая-то!

— Цуберка. Это мой жених и был. Имя его такое: Дауц Цуберка.

— Жениха так звать? Вот оно что… Ну что ж, ладно! — рассмеялся князь. — Коли Цуберка, так и будь Цуберкой. Так, стало быть, чтобы тебе с ним повенчаться, надо сильному человеку тебе помочь. Хочешь ли ты меня в помощники?

Софья молчала, но глаза ее, все лицо, покрывшееся ярким румянцем, слезы, выступившие на ресницах, движенье ее рук, которые сами собой порывисто протянулись к князю, — все отвечало за нее.

— Ну вот и ладно. Так слушай теперь меня и не пророни ни единого словечка.

И князь Ижорский, после недолгой паузы собравшись с мыслями, заговорил и передал изумившейся девушке длинную и для нее путанную историю.