Фрейлина императрицы

Роль Софьи как агента хитрого вельможи начиналась. Следовало тотчас что-нибудь сказать в ответ государыне, а Софья стояла как потерянная с листом бумаги, который дрожал у нее в руке.

Государыня тихо, уже в третий раз, повторила:

— Ступай к себе.

Но Софья не слыхала приказания; смущение овладело всем ее существом и сковало ее.

«Надо говорить, надо просить, надо назвать», — повторялось у нее в голове. От страха, что не сумеет исполнить приказание Меншикова, Софья вдруг побледнела, даже губы ее побелели, а лист бумаги выпал из рук на пол.

— Что ты?! — изумилась императрица.

— Я… я не могу… — пролепетала Софья.

И потерянный вид девушки сразу заставил государыню догадаться — как она думала — и понять это смущение по-своему. Своими вопросами Екатерина Алексеевна облегчила дело и поручение князя.

— Ты любишь кого-нибудь?

— Да, — отозвалась девушка.

— Так чего же ты… Так бы и говорила! Господь с тобою! Мне все едино. Я даю тебе выбирать из знатных молодцов любого, а коли есть у тебя таковой уже на примете, так Господь с тобой, венчайся с ним!..

— Коли ваше будет на то согласие, — проговорила Софья точно чужие, затверженные слова.

— Конечно, будет… И не только мое согласие, но я все сделаю, все устрою…

— Побожитесь мне, что вы препятствовать не будете! — вдруг Бог весть почему решилась выговорить Софья.

— Изволь… божуся: Господь меня накажи, если я не исполню твоего сердечного желания!.. Ведь я тебе счастия хочу а не погибели! Кто бы ни был твой желанный — будет он твоим мужем, чего бы то ни стало… — И государыня прибавила быстро и горячо: — Накажи меня Господь! Хоть вот усугуби мою болезнь, если я не исполню пообещанного. Кто же он такой?

— Граф Сапега, — через силу произнесла Софья, чуя, что если князь Меншиков ее обманывает, то этими двумя словами она губит себя навеки. После этих слов возврата нет.

— Граф Сапега! Петр Сапега?! — два раза повторила государыня. — Ты сказываешь — Сапега?.. Что ты!..

— Да, — глухо отозвалась Софья. — Он самый.

Государыня поднялась и, опираясь на одну руку, села в кровати. Она глядела изумленными глазами на девушку, и лицо у нее несколько изменилось.

— Господи, помилуй, — произнесла она. — Что же это такое!.. Я дала тебе страшную клятву, не спрося, за кого ты собралась замуж. Да разве это возможное дело!..

Государыня замолчала, но продолжала, сидя в кровати, гневно смотреть в лицо любимицы, а Софья, потупившись, виновато стояла перед ней и не понимала ничего: ни оживления, ни гнева государыни.

— Да знаешь ли ты, что это единственный человек во всей моей империи, которого я не могу, не властна дать тебе в мужья! Ведь Сапега — жених княжны Меншиковой!

Софья вздрогнула, подняла изумленные глаза на государыню и схватила себя невольно за голову.

— Ты не знала этого? — удивясь, спросила государыня.

— Знала! Знала! — тихо, робко пролепетала девушка. — Давно слышала, да только забыла. Вот вам Господь — забыла. Да я… я теперь ничего не понимаю.

Государыня что-то спросила, но Софья не слыхала и стояла как пораженная. Наконец она увидела гневный жест царицы и поняла, что ей приказывают выйти.

Софья без оглядки выбежала вон, а государыня осталась смущенная разговором с любимицей, встревоженная донельзя и долго волновалась. То садилась она в постели, то снова опускалась на подушки.

«Что делать? — думала она. — Просить нечего, я могу и приказать выбрать другого. Да не в том сила. Сила в том, что я страшную клятву дала. Не исполни — меня Бог накажет».

И императрица решила, успокоившись и все обдумав, не отказывать Софье в ее просьбе, а во что бы то ни стало отнять у дочери друга и вельможи ее жениха, а ей найти другого.

«Надо умолить Александра Даниловича! — решила она. — А для его дочери найти кого-нибудь не хуже магната».

Государыня не решилась посылать в этот же вечер за князем Ижорским, и только наутро он был вызван к ней в кабинет, где наедине произошла беседа, о сугубой важности которой узналось только впоследствии.

Меншиков пробыл с царицей около двух часов; сначала сидел он угрюмый и печальный, а царица говорила красноречиво, убедительно и даже прослезилась два раза. Затем князь заговорил, а царица, оторопев, молчала…

Между ними состоялся уговор, который должен был прогреметь по всей России, как удар грома.

То, что было наполовину решено между императрицей и первым вельможей государства, долженствовало иметь историческое значение.

После аудиенции князь гордо прошел мимо толпы придворных.

На улицах столицы, отвечая на поклоны прохожих и проезжих, хорошо знавших временщика в лицо, он думал с радостным трепетом на сердце:

«Да!.. Скоро не буду я для вас Годуновым. Не будете вы и его равнять с царевичем Дмитрием… И все это благодаря тому, что судьба послала в Петербург польскую крестьянку. Не будь ее здесь — ничего бы не мог поделать и ты, Александр Данилович… Вот оно, что зовет молвь народная суженым… И благо, коли это суженое посылается Богом, а не врагом человеческим!..»

Так думал, чуть не говорил восторженно вслух князь Ижорский… И сердце его не чуяло, что это теперешнее, якобы суженое, именно и посылается ему — сатаною.

XIV