Фрида

Отец нетерпеливо поерзал в кресле, и Монти понял: он сердится, что миссис Бэббит не несет кофе.

– А во сколько лет мне начнут нравиться девушки?

Отец удивленно вытаращил глаза.

– У всех по-разному… А, мой кофе! Спасибо, миссис Бэббит.

Миссис Бэббит поставила кофейник на подставку, взяла со стола салфетку, вытерла чашку с блюдцем и отполировала кофейник, так что все заблестело. Отец вновь открыл книгу. От страниц пахнуло плесенью, а с переплета упала чешуйница и заскользила по скатерти.

– Мне будут нравиться все девушки?

На мгновение воцарилась тишина, затем отец сказал:

– Нет, только одна.

– И она остается с тобой навсегда?

Монти задумчиво дожевал последний кусочек тоста. Хлеб остыл, и он пожалел, что не положил на него больше джема.

– Верно, Монти. Это называется брак.

Отец вернулся к книге и начал читать, водя глазами по странице. Теперь Монти стало немного легче, хотя он не понимал почему. Может, потому что его живот был набит тостами с яйцом. В следующий миг он невольно содрогнулся: перед глазами вдруг встало лицо доктора Гросса. Пронзительный взгляд голубых глаз, растрепанные вихры рыжих волос, чудные разговоры об искоренении отцов и жизни в раю. Он услышал внезапный стук испачканного маслом ножа, упавшего на деревянный пол, затем звон пашотницы и чайной ложки, которые тоже упали на пол и заскользили, крутясь, к персидскому ковру.

– Боже мой, Монти! Что ты делаешь? Миссис Бэббит! – Отец вскочил с места, сердито тряся головой. – В этом доме невозможно спокойно позавтракать!

Монти отодвинул стул и оглядел пол. На паркете лежали скорлупки. По ковру размазались нити яичного белка. Опальная ложка с пятнами желтка прокрутилась через всю комнату и улеглась перед дверью. В глазах закипали горячие слезы.

– Все нормально. Ничего не разбилось. – Отец поднял пашотницу и поднес к свету. – Даже не треснула.

Монти облегченно вздохнул, посмотрев на испачканный желтком фарфор, и вдруг заметил краем глаза, что отец наблюдает за ним со странным выражением. Ему показалось, что папина рука дернулась к нему, но затем изменила направление и потянулась к ножу для масла. В горле застрял ком.

– Пойди подыши воздухом.

Хотя отец произнес это негромко и спокойно, лицо Монти пылало от стыда, а ком в горле не давал дышать. Он повернулся и побежал в свою комнату, сдавленно крикнув:

– Марки!

Он бежал, боясь оглянуться, чтобы папа не подумал, что он еще маленький.

Глава 25 Фрида

Поезд в Ноттингем мчался через леса и поля, горящие бронзой, медью и золотом. Деревья переливались алым, янтарным, горчично-желтым, а высокое октябрьское небо сияло такой яркой синевой, что у Фриды закружилась голова. Она опустила глаза и посмотрела на свои руки, сложенные на коленях, на ноги, на дребезжащий пол купе. Ее терзало чувство потери. Как будто что-то драгоценное выскользнуло из пальцев и разлетелось на тысячи осколков.

Она влюбилась в Амстердам. С какой вызывающей откровенностью город грелся на осеннем солнце! Яркие листья кружили над мостами и улицами, плыли, как старое золото, по каналам, собирались хрустящей ржавчиной в водосточных желобах. Ей нравилось мерцание фонарей на поверхности воды, бесконечные изогнутые мосты, узкие разноцветные домики со ступенчатыми фронтонами, острый и пряный запах маринованной сельди, поднимавшийся от тележек с рыбой. Но не все было так радужно.

В Амстердаме Фрида узнала, что Элизабет разорвала отношения с Отто и нашла другого любовника. Теперь ей казалось, что Отто достался ей по наследству от сестры, которая бросила его, как надоевшую игрушку или сломанное украшение. «Она получила ребенка, которого так хотела я, а самого Отто бросила мне, – думала Фрида. – Как наш отец бросал кости собакам».

Теперь Аскона виделась ей призрачным сном, и не только потому, что Элизабет отказалась от Отто. Фрида поняла, что сестра права: Отто ужасно безответственный. За неделю в Амстердаме он показал себя с худшей стороны. Потерял ключи от отеля, забыл, где ее встретить, оставил у канала свои туфли, уснул на полуслове за завтраком, постоянно твердил о предательстве Элизабет – даже в постели, и сочинял длинные письма доктору Фрейду, которые затем сжигал в пепельнице.

Вдобавок он остался без средств – отец от него отрекся. В Амстердаме Фрида наконец поняла, что Аскона с ее головокружительными обещаниями свободы и приключений требует денег, без которых никакая идиллия невозможна. Летом дети еще могут плескаться нагими в пруду вместе с утками, лебедями и радужной форелью. А зимой им нужна одежда. И горячая еда. И огонь. Безденежье и непостоянство Отто показали, что мечтам о богемной жизни суждено остаться мечтами.

Ближе к Ноттингему пейзаж изменился. Вспаханные поля сменились черными дымящимися ямами, каменоломнями, фабричными трубами, вонзающимися в небо, словно грозящие пальцы. Фрида подумала о том, что ждет ее дома. Эрнест с зажатой в зубах трубкой вечно шуршит своими книгами, кашляет и поучает, как принято вести себя в Англии. Смеется над ее попытками поговорить о философии или поэзии. Педантично поправляет пряди волос на отполированной лысине.