Фридолин, нахальный барсучок

А однажды она сказала ему напрямик:

— Долго ты, толстомясый, будешь толкаться в моей квартире? Кажется, я уж вдосталь натерпелась! Ты что ж думаешь, я с тобой буду тут зиму зимовать? Мне и сейчас тесно, вон ты сколько сала нагулял! Ступай отсюда! Да поживей! Даром я тебе лисью нору у замшелых валунов показывала? Самое время теперь всё там перестроить и привести в порядок. А ну-ка принимайся за дело и — с глаз моих долой!

Задохнувшись от столь непривычно длинной речи, Фридезинхен наконец умолкла, глядя на сына сверкающими от гнева глазами.

Фридолину сразу представилась лисья нора в лесной чаще, куда никогда не заглядывало солнце; подумал он и о том, сколько труда придётся вложить, чтобы очистить её от грязи… Потом ему пришло на ум, сколько запасов он уже натаскал сюда, и под конец решил, что он ведь гораздо больше и сильней, чем мать.

— Нет, не согласен я с тобой, матушка Фридезинхен, — промолвил он угрюмо. — Если уж уходить кому отсюда, так это тебе! Ты сама расхваливала старую лисью нору, а мне она никогда не нравилась — вот ты и перебирайся в неё. Потом, ведь я сильней тебя да и припасов сюда натаскал немало, так что давай уноси-ка ноги, пока целы, а я хочу отдохнуть от твоей бабьей болтовни.

С этими словами сын стал наседать на мать и шаг за шагом вытеснил её сперва из котла, а затем и из норы, сколько она ни противилась, сколько ни шипела.

Минуту-другую матушка Фридезинхен посидела в корыте под пронизывающим осенним дождём, а потом, решив, что сын её в конце концов прав — право сильного признаётся в мире животных повсюду, — отправилась в путь к старой лисьей норе, озабоченно размышляя о предстоящих трудах и недовольно пофыркивая.

Глава вторая. Приключения лисёнка Изолайна. Фридолина выкуривают из норы, и он отправляется куда глаза глядят

К тому времени, когда Фридолин прогнал матушку Фридезинхен из норы, он стал уже рослым, красивым молодым барсуком с толстым слоем сала под шкуркой и брюшком, едва не касавшимся земли. Пожалуй, его не пропустила бы ни одна барышня-барсучиха, не повиляв от удовольствия хвостиком.

Прямая, жёсткая и довольно длинная лоснящаяся шерсть покрывала всё его тело и даже уши. На спинке она была светло-серой с чёрными подпалинами, по бокам и ближе к хвосту — с рыжинкой, а на брюхе и лапах — чёрно-коричневая. Голова белая, по обеим сторонам чёрная полоска, расширяясь, она охватывала глаза и где-то позади белых ушек терялась на шее. От головы до хвоста Фридолин был сантиметров семидесяти пяти длиной, а его хорошенький пушистый хвост ещё сантиметров двадцать. Ростом он был не выше школьной линейки, а это как раз тридцать сантиметров. Откормившись за лето, он сейчас, когда стояла осень, весил около семнадцати килограммов, да и вообще, с какой стороны на него ни погляди, — это был великолепный барсук.

Как только начало подмораживать, Фридолин свернулся комочком, спрятал голову между передними лапами и крепко уснул в своей норе. Мирно посапывая, проспал он так и зимние вьюги, и снег, и лёд, и трескучие морозы, питаясь накопленным за лето и осень салом. А когда выпадали ласковые солнечные дни, то Фридолин это чувствовал, хотя и лежал глубоко под землёй. Проснувшись и чихнув раза два, он медленно полз по норе всё ближе и ближе к свету, осторожно принюхиваясь — не грозит ли ему какая-нибудь опасность. На воле он спускался к озеру, долго и с наслаждением пил, затем делал свои «дела», причём никогда не забывал аккуратно всё закопать: ведь надо было уничтожить после себя все следы.

Потом он вновь взбирался на холм и там в корыте позволял себе немного полежать на солнышке и почистить шкурку. В конце концов он спускался в котёл, съедал две-три морковки, несколько буковых орешков и вновь погружался в спячку.

Вот такую жизнь он вёл до наступления настоящего тепла, когда начинала зеленеть травка, лопались почки на деревьях и стол для него вновь оказывался накрыт. Хорошенько подкормиться было уже самое время — ведь зимняя спячка съела последний жир, остались шкура да кости, а округлого брюшка как не бывало. Ни одна барсучиха не подарила бы его даже взглядом, особенно если учесть, что за зиму шубка его потеряла весь свой лоск.

Весной Фридолин жил так же, как в прошлом году с матушкой Фридезинхен, только спал он теперь один, один грелся на солнце, один ходил на охоту, что, по правде сказать, было ему гораздо больше по душе. Никто его теперь не тревожил, да и в котле он устраивался на самом мягком месте, и, разумеется, все лакомые кусочки тоже доставались ему одному. От такого образа жизни Фридолин скоро вновь округлился, да и шубка его обрела прежний блеск.

Наставительные речи матушки Фридезинхен он давно уже забыл, но по самой природе своей был весьма осторожен. Однако и его порой охватывала какая-то дерзкая смелость — уж очень он любил хорошо поесть!