Фридолин, нахальный барсук

Тут он останавливается и вновь прислушивается. Ветер уже утих. Он вслушивается, и вдруг сердце его начинает громко стучать: отцу кажется, что он слышит вдали хруст ломающихся стеблей, затем шелест… Что это, отчего так бьется сердце отца? Это всего-навсего маленький и не такой уж редкий зверь, которого он выслеживает! Не охотничий трофей, Боже упаси, неуклюжий зверь, которого ничего не стоит догнать и которого можно убить одним сильным ударом по носу, во всяком случае, убив его, особенно гордиться будет нечем!

И все-таки сердце отца колотится все сильнее, пока он крадется дальше, очень осторожно переставляя ноги, наступая твердо и всей ступней, чтобы рыхлая земля не скрипнула под ногами, и держа в руке пистолет с взведенным курком. Сердце бьется так сильно, что отец иной раз даже не решается поставить ногу. Он подолгу стоит на одной ноге, неподвижно, прислушиваясь, как трудится барсук.

Нельзя сказать, что отец слышит эти шорохи и хруст всякий раз, стоит ему только прислушаться. Поначалу ему кажется, что барсук все-таки его услышал и успел улизнуть. Но потом вновь раздается этот разбойничий шум — видимо, осторожный барсук время от времени прерывает свою трапезу и слушает, не приближаются ли враги, хотя никто и никогда не мешал ему наслаждаться кукурузой. Но бдительности он не теряет.

Теперь отец уже так близко, что может видеть в темноте, как барсук перемалывает зубами кукурузные початки и смачно высасывает сок из стеблей. Ах, сколько прекрасной, еще не созревшей кукурузы он сегодня опять уничтожил! Отец невольно прибавляет шаг, гнев окрыляет его, но он говорит себе: «Прежде всего — хладнокровие!» — и осторожно ставит на землю поднятую ногу.

— Только без спешки — на сей раз я не упущу голубчика!

Теперь барсук действительно близко. На последние тридцать метров отец потратил добрых полчаса, а может, всего только десять минут, точно он и сам не знает. Звезды на небе мерцают, а ветер, шум которого был бы сейчас спасением, вовсе утих. Отец опять поднимает ногу и от вящей предосторожности никак не решится вновь поставить ее.

А вдруг там, куда он ее поставит, лежит камешек и легкого шороха, с каким подошва коснется камня, барсук снова испугается?

И в самом деле, едва отец опускает ногу, рыхлая сухая земля распадается в пыль, и этот едва различимый звук вспугивает барсука. И отец и барсук застыли, отец даже дышит осторожно, при этом пытаясь проникнуть взглядом сквозь ночную мглу. Он думал, что сумеет увидеть хотя бы очертания зверя, хотя бы его тень, блеск его глаз, но не видит ничего, нет, отец ничего не видит.

И тут он понимает, что может стрелять только по шороху, по тому месту, откуда, как ему кажется, слышен шорох. А теперь и шороха нет!

Его рука, сжимающая пистолет, мокра от пота, ему с трудом удается разогнуть указательный палец, лежащий на курке. И все-таки гневное нетерпение переполняет отца. Ах, если бы он мог выстрелить! Пусть даже мимо! Лучше промах, чем это отвратительное терпеливое выжидание, это мучительно нервирующее подкрадывание!

Но вот опять раздается чавканье и хруст, барсук не учуял опасности и вновь принялся за еду. Какое-то мгновение он жует и тут же обламывает новый кукурузный стебель. Шум его падения отец находчиво использует, чтобы приблизиться к барсуку не на один, а на целых два шага. Теперь он стоит сбоку от барсука, сердце его колотится так, что отцу кажется — барсук может его услышать! Но барсук уже взялся за новый початок.

Пистолет поднимается, указательный палец сгибается на курке и вновь выпрямляется. Наверное, лучше было бы сделать еще один-единственный шаг — о, как чертовски трудно в темноте правильно определить, откуда, собственно, доносится шум.

Палец еще раз сгибается, и вновь отпускается курок. Разве не лучше все-таки сделать этот шаг? Отец уже столько терпел, что еще один шаг дала не меняет. Осторожность прежде всего!

Отец поднимает ногу — так медленно, так осторожно, но еще медленнее, еще осторожнее он ставит ее на землю. Но барсука опять не слышно. Отец уверен, что не издал ни малейшего звука, и все-таки барсук перестал есть. Отец вслушивается едва дыша… долго-долго…

И вот он слышит тихий шум в пяти метрах от себя: в кукурузе что-то движется, ломая стебли. Ага! Барсук учуял его и убегает…

Раздается выстрел, он громом звучит в ночи над спящей деревней, кажется, что грохот его достигает звезд! Отец прыжком оказывается в кукурузе, он будет преследовать барсука, а может быть, он его уже застрелил? Теперь отец держит пистолет за ствол, чтобы ударить барсука рукояткой по носу!

Но именно в этот миг вновь поднимается ветер! Вся кукуруза шуршит и шелестит. Отец прислушивается — там шумит, и тут шумит. Кажется, сотни барсуков бегут в зарослях кукурузы.

С сигаретой в зубах отец возвращается домой. Он говорит себе:

— Глупо, конечно, что я сделал еще один шаг — надо было раньше выстрелить, может, и попал бы. А вдруг я все-таки подстрелил его, надо будет утром проверить. Во всяком случае, задал я ему страху, больше он в мою кукурузу не сунется!