Фридрих Барбаросса

Тема нашего героя — чисто немецкая. Она возникла в 1160–1162 годах, когда неизвестный автор составил в баварском аббатстве Тегернзее длинную поэму под названием Ludus de Antichristo,в котором, воспевая триумф Штауфена, громко возвещал о своем убеждении в том, что перед концом света, когда все люди объединятся против Антихриста в ожидании Второго пришествия, то возглавит это необычайное собрание немецкий император, еще один Фридрих. В последующие годы миннезингеры, выступавшие при дворе Штауфенов и принесшие туда в своих Lieder моду на куртуазный героизм, также воспевали германские рыцарские добродетели, которые наилучшим образом воплощал в себе Барбаросса. По крайней мере, такое ощущение можно вынести из чтения поэтических произведений Генриха фон Вельдеке, Вальтера фон Фонельвейде, Фридриха фон Хаузена, также погибшего в крестовом походе под Коньей, и несколько позже — Вольфрама фон Эшенбаха. Наконец, в ту же эпоху возник цикл о Нибелунгах. В 1160–1170 годах неизвестный австрийский поэт создал вторую его часть, краткую эпопею «Конец Нибелунгов». В 1200–1210 годах другой австриец увязал эту поэму с обеими первоначальными сагами, составлявшими первую часть, и придал Песни о Нибелунгах окончательную форму, гениально подчинив ее вкусам куртуазного общества. Это произведение вновь возвеличивало Германию и ее древние мифы, оно показывало германского героя, наделенного наивысшими добродетелями воинственного народа, принимающего неотвратимый рок и следующего ему, но отказывающегося быть всего лишь слепым орудием, потому что целью героя было заполучить Horst — сокровище, символизирующее могущество и господство, и ни за какую цену не уступить его врагу: «Рейн сохранит золото, разделившее — воинов, — заявляет Гунтер, быстрая река сбережет сокровище Нибелунгов».

За всем этим обнаруживается гордость, порожденная деяниями Барбароссы, а также славой и трагедией его судьбы. И все же, эта Фридрихова легенда, после смерти Штауфена заключавшая в себе все то, что могло создать ей необыкновенный успех, не смогла действительно упрочиться в XIII веке, так как имперская тема в тот момент как бы ассоциировалась с памятью о Фридрихе II. Дело в том, что в путанице людей и настроений, последовавшей за его кончиной (1250 год), стал складываться «сверх-императора, которого умозрительные построения представляли то как гонителя, то как исправителя христианства» (Р. Фольц). Родившийся в Италии, раздираемой ссорами гвельфов и гибеллинов, достигшими кульминации в кровопролитном сражении при Монтеаперти (1260 год), в том же году, когда в Перудже и других городах возникли первые секты флагеллантов, усиленный поражениями Штауфенов и в частности гибелью Конрадина, этот образ стал образом самого Фридриха II или одного из его потомков, возрождавших империю во всем ее величии. Он поддержал легенду о том, что император продолжает жить в кратере Этны. В Германии он стал чем-то вроде пророчества о том, что император Штауфен возродит также и церковь, доведя папство до бедности.

В XIV и XV веках это пророчество продолжало существовать, хотя в противовес ему и распространялся миф об императоре-потомке Карла Великого, который освободит церковь от любого мирского засилья, в том числе от претензий германского империализма. И тут в Германии возникла мощная национальная реакция. Это было знаменитое так называемое пророчество Гамалиона примерно 1420 года. «Немцы, — утверждало оно, — изберут императора Almania alta, то есть уроженца верхней долины Рейна; он соберет вокруг себя в Ахене мирской собор, который учредит в Майнце патриарха, и этот патриарх получит папскую митру; император будет сражаться и умертвит папу римского, и Рим утратит свою роль столицы христианского мира, которая перейдет к Майнцу» (Р. Фольц).