Фридрих Ницше

В августе 1878 года байройтский журнал раскритиковал и осудил книгу Ницше. «Каждый немецкий профессор должен хоть раз в жизни написать книгу, — писал анонимный автор, в котором Ницше, казалось, узнал Вагнера, — для того, чтобы достигнуть некоторой степени известности; но так как не каждому удается отыскать истину, то он для достижения желанного эффекта — доказывает полную бессмыслицу взглядов своего предшественника. Эффект тем больший, чо?л значительнее этот поносимый им мыслитель».

Такой низкий полемический прием привел Ницше в отчаяние. Он хотел было в ясном и почтительном тоне изложить свое отношение к своим прежним учителям — Шопенгауэру и Вагнеру, но потом решил, что время учтивости миновало, и, принявшись снова за свои итальянские рукописи, он пишет продолжение «Человеческого, слишком человеческого».

В сентябре, когда уехала его сестра, Ницше ведет одинокий, унылый образ жизни, о котором мы имеем самые краткие сведения. Его избегают и, боясь его несдержанности, уклоняются от общения с ним. Он часто встречается в университете с Якобом Буркхардтом; ученый историк ловко маневрирует и уклоняется от разговоров с ним; Буркхардт уважает своего коллегу, но боится его. Ницше тщетно старался приобрести новых учеников. «Я, как настоящий корсар, охочусь за людьми, — пишет он, — не для того, чтобы взять их в плен, но чтобы увести их с собой на свободу». Дикая свобода, предлагаемая им, не увлекает юношей. Один студент, М. Шеффер, рассказывает нам о Ницше интересные воспоминания: «Я слушал лекции Ницше, которого я знал очень немного. Однажды после лекции мы разговорились и пошли вместе… Светлые облака плыли по небу. «Как быстро несутся эти прекрасные облака», — сказал он мне. «Они похожи на облака с рисунков Паоло Веронезе», — ответил я. Вдруг он внезапно схватил меня за руку. «Послушайте, скоро вакации, я на днях уезжаю, поедемте со мною любоваться облаками в Венеции». Я был застигнут врасплох и пробормотал что-то неопределенное. Ницше отвернулся; лицо его стало холодным, замкнутым, точно мертвым. Он ушел, не сказав мне ни одного слова».

Горе от разрыва его с Вагнером было нестерпимо и нескончаемо. «Такое прощание, когда люди расстаются потому, что по-разному думают и чувствуют, невольно нас опять как бы сближает и мы изо всей силы ударяемся о ту стену, которую воздвигла между нами природа». В феврале 1879 года Лизбет Ницше написала Козиме Вагнер. Поступила ли она так по совету брата, знал ли он о ее поступке, одобрил ли его — мы ничего не можем по этому поводу сказать. Козима отвечала в царственном, но мягком тоне: «Я не говорю о «Человеческом, слишком человеческом»; единственное, о чем мне хочется вспомнить, когда я пишу тебе, это то, что твой брат когда-то написал для меня несколько самых лучших страниц из всего, что я знаю. Я не сержусь на него; его сломили страдания, он потерял власть над самим собою и этим объясняется его измена». Она добавляет, и в словах ее звучит больше рассудка, чем чувства: «Если же думать, что произведение твоего брата не выражает его окончательно сложившего мировоззрения, то все это мне кажется только смешным. Почти, как если бы Бетховен сказал: я нахожусь в своей третьей полосе. Раньше всего, читая книгу, ясно видно, что сам автор не вполне убежден в своих взглядах; ведь это один только тусклый софизм, и в конце концов он возбуждает только жалость…»

«Разные мнения и высказывания» были продолжением «Человеческое, слишком человеческое» и появились в 1879 году. Но книга эта вызвала не эффект скандала, а только чувство жалости со стороны тех, кто его прежде знал. Состояние его здоровья резко ухудшилось; его мучили боли в голове, глазах, желудке; врачи с беспокойством должны были констатировать необъяснимую и неизлечимую болезнь; им казалось, что Ницше грозит слепота, умственное расстройство; он догадывался о причине их опасений. Пришлось отказаться от поездки в Венецию, где его ждал Петр Гаст; Ницше заперся в своей базельской комнате, закрыл в ней ставни и опустил шторы.

Роде и Герсдорф, тронутые несчастьями своего друга, на которого они возлагали в свое время такие большие надежды, написали Овербеку: «Говорят, что Ницше погиб; напишите подробно, в чем дело».

«Увы, — отвечал им Овербек, — положение его безнадежно». Даже Рихард Вагнер вспомнил о Ницше и забеспокоился: «Могу ли я забыть о нем, моем друге, который с такою яростью покинул меня», — пишет он Овербеку. «Я теперь прекрасно вижу, насколько нелепо требовать условного уважения от человека с такой разбитой и измученной душой, как у него. Надо умолкнуть и проникнуться состраданием. Меня чрезвычайно угнетает то, что я ничего не знаю ни об его жизни, ни об его болезни. Не будет ли это нескромным, если я попрошу вас присылать мне известия о нашем общем друге?»