Фридрих Ницше

И тотчас же отвечает себе: я могу помогать. Сократ не создавал истин, которые по невежеству внедрялись бы в умы его слушателей, он претендовал только на звание акушера. В этом и должна заключаться задача философа; как творец — он бессилен, но как критик — может принести громадную пользу. Он должен проанализировать, как окружающие его силы действуют на науку, на религию и на искусство, он должен указывать направление, определять ценность вещей и ставить границы. В этом будет состоять и моя жизненная задача. Я изучу души моих современников и буду в праве сказать им: ни наука, ни религия не могут спасти вас, обратитесь к искусству, могучей силе будущего, и к единственному истинному артисту — Рихарду Вагнеру». «Философ будущего? — восклицает Ницше. — Он должен быть верховным судьей эстетической культуры, цензором всех заблуждений!» На рождественские каникулы Ницше поехал в Наумбург. Там он получил коротенькую записку от Вагнера, который просил его, возвращаясь в Базель, остановиться в Байройте. Но Ницше отказался от этого приглашения; у него была спешная работа, к тому же он не совсем хорошо чувствовал себя физически; и, должно быть, тайный инстинкт подсказывал ему, что уединение лучше подходит для размышлений над теми проблемами, которые он должен решить непременно один. Кроме того, он знал, что Вагнер не обидится на его отказ, так как в течение нескольких недель он имел много случаев доказать Вагнеру свою привязанность. Ницше написал статью (единственную за все время своей писательской деятельности), служившую ответом одному психиатру, который старался доказать, что Вагнер просто сумасшедший. Чтобы пропагандировать свою статью, Ницше должен был прибегнуть к единственному возможному для него в то время косвенному и анонимному средству — к денежной субсидии. В самом Базеле он пытается основать вагнеровский «Ферейн» (кружок). После всего этого он был крайне изумлен, когда узнал, что Вагнер был обижен его отказом. Уже в прошлом году за подобный отказ Ницше получил от Вагнера легкий выговор. «Это Буркхардт удерживает вас в Базеле», — пишет Ницше Козима Вагнер. Ницше написал большое письмо и объяснил, в чем дело, но тяжелый осадок все-таки остался на душе.

«Все кончилось миром, — пишет Ницше одному из своих друзей, — но я не могу забыть о случившемся. Вагнер знает, что я болен, погружен в работу, что мне нужна некоторая свобода… Впредь я буду осторожнее, чем раньше, независимо от того, хочу я этого или нет. Одному только Богу известно, сколько раз я уже обижал его. И каждый раз я снова поражался этим, и никогда мне не удается отдать себе ясный отчет в том, насколько серьезна наша ссора…»

Душевное уныние все же не отразилось на мыслях Ницше. Мы можем проследить его мысли, все оттенки его настроения благодаря заметкам Ницше, напечатанным в десятом томе полного собрания его сочинений. Никогда еще мысль его не работала так деятельно и плодотворно. «Я — авантюрист духа, — пишет он позднее, — я блуждаю за своею мыслью и иду за манящей меня идеей». Особенно смелым полетом, смелым как никогда больше, отличалась его мысль в начале 1876 года.

Он закончил прекрасный и сдержанный этюд под названием: «Ueber Wahrheit imd Lüge im aussermoralischen Sinne» («О правде и лжи во внеморальном отношении»). Ницше всегда любил громкие звучные слова; он не смущается в данном случае словом «ложь» и впервые приступает к «переоценке ценностей»). Он противопоставляет истине — ложь, и предпочитает вторую. Он превозносит воображаемый мир, присоединяемый поэтами к миру реальному. «Не бойся ошибаться и мечтать», — говорил Шиллер, и Ницше повторяет этот совет. Счастливые, смелые греки опьяняли себя божественными историями, героическими мифами, и это опьянение вело их к великим целям. Честный афинянин, убежденный, что Паллада находится в его городе, живет в постоянных мечтаниях. Если бы он был проницательнее, был ли бы он от этого сильнее, страстнее и мужественнее? Истина хороша только по мере приносимой ею пользы, и иллюзия предпочтительна, если она полезнее. Зачем обожествлять истинное? Это тенденция модернистов. «Да сгинет жизнь, да будет истина», — говорят они охотно. К чему ведет этот фатализм? Здоровое человечество говорит обратное: «Да сгинет истина, да будет жизнь».