«Я нашла Ницше, — пишет она, — немного разочарованным; ему были чрезвычайно неприятны самый переезд и высадка в Неаполе, среди кричащей назойливой толпы. Вечером, впрочем, я пригласила всех троих сделать прогулку в экипаже в Позилиппо. Вечер был так красив, как он только может быть в Неаполе; небо, земля и море — все дышало чудными, неописуемыми красотами, и вся душа была полна их очаровательной музыкой, звукам которой чужда всякая дисгармония. Я наблюдала за игрой лица Ницше, видела, как сначала оно осветилось радостью, почти детским изумлением, как потом глубокое волнение охватило его, и он разразился восторженными похвалами; я приветствовала этот восторг перед природой как доброе предзнаменование».
М-lle Мейзенбух наняла виллу — бывший пансион, — построенную на крутом спуске к морю, до самого берега покрытом оливковыми и лимонными деревьями, кипарисами и виноградниками. «В нижнем этаже, — пишет она, — были комнаты с балконами для моих гостей; во втором — комнаты для меня и для моей горничной и большая гостиная для общего пользования».
Она поместила своих гостей в этой специально для них нанятой одинокой вилле, но им не сразу пришлось наслаждаться своим покоем и уединением — рядом с ними поселился слишком знаменитый для этого сосед. Вагнер со всем своим штатом приехал отдыхать в Сорренто после байройтских трудов и триумфа.
Беспокойная нервная работа ничем не отразилась на его здоровье, дни он проводил в прогулках по окрестностям, вечера в дружеских беседах. М-lle Мейзенбух и ее друзья составляли как бы его придворную свиту.
Ожидал ли Ницше встретиться здесь со своим учителем? Мы не знаем этого. Он не мог, конечно, совершенно отстраниться от общих прогулок и вечеров, но все время держал себя в некотором отдалении. Пока Вагнер говорил о своих будущих планах и о ближайших своих произведениях, о религиозных идеях, которые он собирался проводить в них, Ницше охотно уходил вдвоем с Паулем Ре, и два новых приятеля целыми часами беседовали о Шамфоре и о Стендале. Рихард Вагнер неодобрительно смотрел на новую дружбу Ницше; он вообще не любил евреев, и Ре ему определенно не нравился. «Остерегайтесь этого человека, — говорил он Ницше, — он немногого стоит»; но Ницше, несмотря на предостережение учителя, ничем не переменил своего отношения к Ре. По-прежнему он мало говорил, и если вмешивался в разговор, то обнаруживал какое-то неестественное одушевление, искусственную веселость. М-lle Мейзенбух не раз изумлялась этому.