From Moscow to love

- Так, что же было дальше? - полюбопытствовал хозяин вечера.

Дальше? Дальше было служение. Я научился служить, хоть и не принимал свою службу. Я не мог принимать то, что настолько соприкасается с низостью людей.

"Да, уж с вами с Высшими всегда так", - Елисей порадовался, что "прошлогодний человек" все же, действительно, в прошлом. Сейчас он не служит, ведь мост был давно разрушен.

Алексей уже трижды пожалел, что пришел сюда, но все равно продолжил рассказывать.

Я научился отказывать. Это жестоко и страшно, но порой приносит облегчение. Знаете, как радостно отказывать таким, как Петр? Мне казалось, что я очищаюсь, хоть немножко от той мерзости, что стала жить в моей душе.

Но служил я исправно. Каждый вечер я ходил к дому деда Афанасия. Я так и не узнал, как они выбирали, кто пойдет сегодня ко мне, но из темноты всегда приходил только один человек.

Будь то мужчина или женщина, но теперь каждый вел себя очень осмотрительно. На меня ни разу ни покушались. Никто не пытался на меня воздействовать физически. Они даже отучились умолять. Но некоторые приходили с одной и той же историей по нескольку раз подряд. И я должен был слушать снова и снова.

Был момент, когда мне захотелось узнать, что случилось с прежним хранителем этого места. Узнал и пожалел об этом. Оказалось, что прежний хранитель был пойман и убит на месте за то, что пытался разрушить этот мост. Он действовал глобально. В его затуманенном разуме главным было не разрушение моста, а уничтожение этого города. Пожар тогда был большой.

Так и служил я два века.

"Двести лет", - профессионально восхитился Елисей. Это точно клинический случай. Лекарь еще раз подумал о том, как сильно поддается влиянию формирующееся сознание подростков. Алексей продолжил свой рассказ о высшем служении.

К концу второго столетия я понял, что совершенно потерял способность чувствовать. Я жил уже от заката до рассвета. Приходил, слушал их истории, кого-то переводил, кому-то отказывал, затем шел отсыпаться, есть, а потом опять к мосту. В один из дней я заметил, что никого не переводил через мост уже больше трех десятков дней. Все истории для меня стали мелкими. Я очерствел настолько, что даже стал получать извращенное удовольствие от рассказов этих несчастных людей.

- Позвольте спросить, как вы определяете, что есть "несчастные"? - впервые подал голос тот, которого Елисей называл Шансовиком.

- Несчастные это те, которые осознают свою несчастность, - скупо объяснил Алексей.

Елисей опять тихонько покачал головой. Этот вопрос расхож в психологии. Отвечая на него психологу, человек определяет свою меру несчастности, также как и собственного счастья. В зависимости от этого и работают психологи, а вот с городами все не так. Им нельзя задурить голову, сдвинуть понятия, изменить восприятие. С такими пациентами, как города мира, надо работать, а не халтурить.

Прошло еще совсем немного времени и я перешел в следующую фазу своих непростых отношений в служении Высшим. Я впал в благость в сочетании с крайней жестокостью. Я научился судить. Стал судить открыто и почти справедливо. Меня не трогали, давали творить и эту жуть.

Как только я осознал, что меня и так не замечают, то я устал от этого. Теперь я стал переводить любого и каждого. Мир, правда, лучше не стал.

Сейчас "прошлогодний человек" рассказывал бесстрастно, что было верным признаком, он так и не пережил своих поступков. Все еще себя корит и ест за них. Елисей взял на заметку его состояние. Ведь неизвестно где и как Алексеева совесть проявит себя. Городу это может сильно не понравиться. Но пока город с удовольствием слушал рассказ "прошлогоднего человека", только вот удовольствие тщательно маскировал сдвинутыми бровями и надутыми щеками. Но лекаря с таким стажем не проведешь. Лечение должно быть успешным, тем более оно только началось.

Из благости я перешел к настоящей глубокой ненависти. Я возомнил, что могу ненавидеть. Но от этого я быстро опомнился, когда пообщался с одним человеком. Он сейчас известный писатель, в смысле, он уже умер, но его многотомники переиздаются по всему миру. Он писал истории разные про французов. Он и сам из этих лягушатников. Особо мне понравилась история про заточенного в замке на четырнадцать лет. И вот, этот человек выслушал мою историю. Как я говорил, повстречались мы случайно. Он сказал, что про меня писать не будет, мол, история еще не закончена, но сделал очень полезное замечание, что ненависть это удел низших. Ведь те, кто действительно велики, никогда не позволяли себе ненавидеть.

А тогд...

- Погодите! - весьма истерично взвизгнул историст.

- Да? - Алексею не понравилось, что его перебили.

- Как вы встретили этого человека? - требовал он ответа.

- Как обычно. По мосту сюда-туда и туда-сюда шляются же эти писатели великие. Они истории так собирают, - для Алексея это было привычным, а вот историста Семена задело за душу. Как кто-то посмел обойтись без него?

Елисей позволил себе еще раз вздохнуть, теперь еще и этому балбесу мозги промывать. Он должен заниматься идеями и писателями, а не терзаться по поводу свободных авторов.