Фронда. Блеск и ничтожество советской интеллигенции

Интеллектуалы, которые хотели действовать заодно с Западом, не были врагами своей родины, они хотели быть на стороне «прогрессивного», будучи искренне убежденными: то, что идет с Запада – будь-то капитализм, социализм, либерализм или гомосексуализм – на сегодняшний день наиболее передовое учение в мире. То, что противоречило импортной доктрине, осознавалось ими как архаика, отставание и трагедия Родины. Апокалипсические настроения легко переходили в истерику. Н. Мандельштам: «…мы вступили на колею бесповоротной гибели. Одному, может быть, отпущен еще час, другому – неделя или даже год, но конец один. Конец всему – близким, друзьям, Европе, матери… Я говорю именно о Европе, потому что в “новом”, куда я попала, не существовало всего того европейского комплекса мыслей, чувств и представлений, которыми я до сих пор жила. Другие понятия, другие меры, другие счеты… есть только сроки до осуществления этого бесповоротного, которое подстерегает всех нас с нашей Европой, с нашей горсточкой последних мыслей и чувств. Когда же придет беспросветное? Перед лицом обреченности даже страха не бывает. Страх – это просвет, это воля к жизни, это самоутверждение. Это глубоко европейское чувство (выделено мной – К.К.). Оно воспитано самоуважением, сознанием собственной ценности, своих прав, нужд, потребностей и желаний. Человек держится за свое и боится его потерять» (50).

Итак, по мнению Н. Мандельштам, задекларированная коммунистами цель – форсированное построение нового общества – это синоним гибели всего, что ей дорого. Страх – вот признак «европейскости», пишет она. И это так! Реальный страх потерять работу, оказаться в нищете заставляет выкладываться на все сто трудяг-европейцев, фильмы ужасов приносят миллионные доходы создателям, трагические новости определяют сенсационность материалов СМИ. Культ страха и смерти во многом формировал идеологию «Третьего рейха», а ирреальный страх перед «советской угрозой» десятилетиями помогал европейцам идентифицировать себя как носителей единой цивилизации, поклонников общих ценностей.

Со времен Энгельса и Гитлера мало что изменилось в восприятии нас рядовым западноевропейцем. И сегодня на взгляд западного обывателя – русские (в широком смысле слова) не вполне люди. Знаменитая песня Стинга о том, что «русские тоже любят своих детей», в свое время произвела фурор именно потому, что ранее предполагалось, будто у этих «коммунистических марионеток» и чувств-то человеческих быть не может. Фил Эспозито (легендарный капитан канадских хоккеистов-профессионалов) вспоминал, какое отвращение и презрение вызывали у него «комми» – советские хоккеисты, которых канадцы не считали за людей. Примеров можно привести десятки. Вопрос не в государственной организации 1/6 части суши, то есть бывшего СССР (с коммунистами Китая Запад прекрасно находит общий язык), а в цивилизационной принадлежности здешних народов. Любая цивилизация на наших просторах, отличная от представления Запада о цивилизации, будет восприниматься им в штыки – как соперник, как конкурент, как обладатель богатств, которые нужны на Западе. А значит – как потенциальный объект колонизации или противник. Противостоять же совокупной индустриальной мощи Запада крайне сложно.

Однако, вооруженный «передовым учением» марксизма-ленинизма, СССР вызов принял. Сначала на уровне промышленной гонки, а в послевоенные годы уже как новая сверхдержава. Здесь сыграла роль не переоценка своих сил или эйфория после выигранной войны, но реальная внешнеполитическая обстановка и жесткая необходимость. А именно – совершенно неприкрытая угроза со стороны США, опираясь на атомную монополию развязать новую войну, которая привела бы наш народ к полному физическому уничтожению. Решимость Запада массово уничтожать мирное население была наглядно проиллюстрирована бомбардировками Дрездена, Хиросимы, Нагасаки. И нашему народу была еще памятна звериная жестокость пришедших с запада разноплеменных захватчиков во время только что закончившейся войны. Когда появился новый противник, вооруженный сверхмощным атомным оружием, необходимость дальнейшей мобилизации ресурсов для самообороны являлась для большинства людей вполне очевидной.

Панический страх повторить ошибку Сталина, проморгавшего начало войны с Гитлером, и, таким образом, едва не угробившего государство, преследовал советское руководство до последних дней Советского Союза. На оборону отвлекались колоссальные ресурсы – из 100 миллионов сограждан, занятых в производстве, в оборонном секторе трудилось 30–40 миллионов человек[166]. По оценкам экспертов, нормальной экономикой, не подчиненной целям обороны, являлось лишь около 20 % народного хозяйства СССР. Запад же, при его уровне индустриализации, подчинял внеэкономическим критериям не более 20 % хозяйства. Если говорят, что «на прилавки» работала лишь 1/5 советской экономики – против 4/5 всей экономики Запада, то сравнивать надо именно эти две экономические системы.