Фронда. Блеск и ничтожество советской интеллигенции

Участие в таких неявных демонстрациях стало признаком самоуважения и приверженности к определенному клану мыслящих людей – тварь я дрожащая или право имею? Проблески солидарности интеллигенции, изнывающей среди бессмысленной архаичной пропаганды, и от своей невостребованности. Нет лучшего стимула для храбрости, нежели безвыходность: «Господь, вот ты видишь, чем я обладаю. Но разве это мне нужно? Разве по этому тоскует моя душа? Вот что дали мне люди взамен того, по чему тоскует душа! А если б они мне дали того, разве нуждался бы я в этом? Смотри, господи, вот: розовое крепкое за рупь тридцать семь…»

К слову сказать, сам автор этих проникновенных строк – Венедикт Ерофеев – с диссидентами охотно водился, хотя в записных книжках и отзывался о них презрительно: «Диссидентов терпеть не могу. Они все до единого – антимузыкальны. А стало быть, ни в чем не правы» (108). Тем не менее, это не мешало ему весьма тесно дружить с известными инакомыслящими Вадимом Делоне и Петром Якиром.

Вадим Делоне был поэтом. После событий в Чехословакии, узнав накануне демонстрации 25 августа 1968 года о планах ее проведения, он принял решение участвовать в ней. Вместе другими участниками демонстрации, среди которых был и П. Литвинов (внук бывшего наркома иностранных дел), был арестован. На следствии и суде Делоне виновным себя не признал. В своем последнем слове, сказав, что в течение пяти минут на Лобном месте он чувствовал себя свободным человеком и готов платить за это годами неволи, он призвал суд «не к снисхождению, а к сдержанности».

Позже, после эмиграции Вадима Делоне, его дед, академик Борис Делоне, разрешил В. Ерофееву жить на своей даче в Абрамцеве. Дача Делоне стала любимым местом пребывания Венедикта Васильевича. В пометках В. Ерофеева натыкаемся на запись: «24. Х. В числе гостей – Якир, дед Делоне» (109). Потомок репрессированного военачальника Петр Якир в 1972 году был арестован вместе с Виктором Красиным, стал давать показания на других участников правозащитного движения (так же, как и Красин), покаялся. В награду за сотрудничество получил лишь три года ссылки в Рязани. Публичное покаяние Якира и Красина, частично показанное по советскому телевидению, спровоцировало длительный кризис всего правозащитного движения. Позже, в 1982 году, в письме к сестре Тамаре, Ерофеев бегло замечает: «Только что узнал еще об одной смерти: мой приятель Петр Ионыч Якир, сын знаменитого командарма и отец вышеупомянутой Ирины Якир, скончался от цирроза печени» (110).

Однако не только последствия алкоголизма губили так и непонятых народом диссидентов. Часто это были, как бы выразиться помягче, просто легко внушаемые люди. Так, 10 ноября 1975 года иностранные корреспонденты в Москве смогли ознакомиться с письмом грузинского писателя Звиада Гамсахурдия, в котором диссидент всерьез повествовал, как в Тбилиси дом его окуривается какими-то ядовитыми газами (111). Впрочем, короткая история президентства Звиада Константиновича в начале 1990-х – лучшая иллюстрация его психического нездоровья.

Но, если быть до конца откровенным, бывало советская психиатрия сознательно калечила диссидентов. Опыт советской репрессивной психиатрии вдохновил В. Ерофеева на создание пьесы «Вальпургиева ночь, или Шаги командора», где образ инакомыслящего, истязаемого психиатрами, получил космический размах. Ерофеев наверняка знал о прелестях отечественных методов лечения от своих друзей. Легендой среди них стал академик А. Снежневский, который освидетельствовал известных диссидентов П. Григоренко, В. Буковского, Л. Плюща и др. Он ввел, как показание к заключению в психиатрическую клинику, новое психическое заболевание «вялотекущую шизофрению» и «навязчивый реформаторский бред». Многим отечественным политикам не мешало бы провериться и сейчас, но тогда за подобные художества наших психиатров в 1977 году исключили из Всемирной психиатрической ассоциации. Самому же академику, вкалывавшему назойливым реформаторам галоперидол, приписывали афоризм: «И инакомыслящие живы, и общество чище» (112).