Фронт без флангов

К полудню на улице начали появляться люди. В хату, которую занял П. П. Вершигора, робко вошла пожилая женщина. Она сказала дрожащим голосом:

— Здравствуйте, — и, не дожидаясь ответного приветствия, зарыдав, со стоном сказала: — Боже ж мий, коли це кончится?!

— Что кончится? — спросил Вершигора.

— Ця заячья жизнь, — ответила женщина. — Ночь приходит — не спишь, день приходит — глядишь на шляхи, не идут ли…

— Это вы про кого? — спросил Вершигора.

— А про кого же, як не про супостатов, — сказала она. — Кто же знал, что по степу бродит така наша сила? Як завидели, шо идет к деревне силища, так и сховались. Фашиста боимся, як страшно.

— Нынче не придет фашист, — сказал Вершигора.

Хозяйка не слушала его. Она смотрела в окно и, видимо чем-то пораженная, точно остолбенела. Потом она быстро поправила платок на голове и стремглав выбежала на улицу. Я выглянул в окно. По улице медленно шло ковпаковское стадо. Коровы иногда останавливались и глядели на хаты, на ворота, точно припоминая: не их ли это двор? Постояв и убедившись, что обознались, они медленно шли дальше. Женщины выбегали из дворов.

Хозяйка вернулась домой в слезах.

— Что ты плачешь? — спросил ее Вершигора.

— Как не плакать? Словно на свою поглядела, — сказала она.

— На кого, на свою? — спросил ее Вершигора.

— На корову свою, — сказала она. — Проклятый Гитлер всех коров забрал и нашу увел.

Разослав разведку по дальнейшему маршруту и доложив Деду и Рудневу об обстановке, Вершигора вернулся домой. Хозяйка нагрела воды, и мы вымыли головы. К вечеру она успокоилась. Прибрала хату. За ужином разговор зашел о том, как хозяйничали враги в селе.

Вошел Ковпак.

— Позови-ка, хозяйка, кого-нибудь из вашего сельского начальства.

— Староста сбежал. Разве старый счетовод?

— Очень хорошо, давай его сюда, — сказал Сидор Артемьевич.

Хозяйка вышла из хаты и минут через двадцать вернулась в сопровождении хромого мужчины. Он вошел, снял шапку и, опираясь на палку, поздоровался.

— Счетовод колхоза Данила Нечипоренко, инвалид прошлой войны, — сказал он по-солдатски.

— Садись, Нечипоренко.

Тот сел и робко смотрел на нас, еще не зная, зачем он потребовался партизанам. Потом, видимо, думая, что догадался, зачем его позвали, сказал:

— Можно и овса достать, и гречки. Мы кое-что припрятали на семена. Ну, а если для партизан, можем все выдать.

— Нет, не надо, — сказал Ковпак, — мы у народа не берем, у фашистов на складах много.

— Дельно, — одобрил счетовод.

— Мы позвали вас вот зачем, — сказал Ковпак. — Вы счетовод, и нам на бумаге покажите, что делают фашисты с Украиной.

— За всю Украину не могу показать, — сказал, помолчав, счетовод, — а за наш колхоз можно.

Однажды через село проходили фашистские солдаты, они увели 24 коровы, отняли у селян 31 полушубок, 3 пары валенок, 5 пар кожаных сапог, 50 пар варежек, 12 шапок и 3 фуфайки.

Весна пришла поздно. Пахать в колхозе начали в середине апреля, тогда как раньше начинали в конце марта. Правление колхоза, присмотревшись к гитлеровским бумажкам, поняло, что они в точности не знают, сколько у колхоза земли. Поэтому с земли, засеянной сверх плана, урожай врагу взять не удастся, и народ будет с хлебом.

На поле выехали лошади и волы. Было засеяно 100 гектаров овса (немецкий план требовал посев 50 гектаров), гречихи вместо 120 гектаров по немецкому плану посеяли 160 гектаров. Озимых было засеяно на 30 гектаров больше.

Когда был обмолочен урожай 1942 года, фашисты прислали план сдачи хлеба. Надлежало вывезти в районный центр 920 центнеров хлеба. Селяне вывезли 180 центнеров ржи, 36 пшеницы, 34 овса. После обмолота крестьяне спрятали по 109 килограммов хлеба на человека и две тысячи пудов овса.

Трижды приезжали фашисты в село. Они искали хлеб, но не находили его. Крестьяне жаловались на плохой урожай. Тогда гитлеровцы начали забирать у колхозников коров и кур. Селяне ответили тем, что стали резать своих коров, поросят и кур.

Все чаще и чаще в село приходили бумажки с требованием выдать то пять — семь коров, то две-три овцы, то два-три поросенка. Постепенно фермы начали пустеть. Перед приходом Ковпака на молочной ферме осталось две коровы, на свиноферме семь поросят и только на овцеферме около шестидесяти овец.

— Я отдал селянам приказ резать всех овец для партизан, — сказал счетовод. — Фашисты все равно докончат овцеферму. Однажды, — продолжал Нечипоренко. — из района приехали два жандарма, собрали народ и объявили, что гитлеровские власти требуют восемьдесят молодых селян на работу в Германию. Жандармы тут же набрали восемьдесят девушек и увели. Девушки по дороге в район стащили жандармов с лошадей, избили их и разбежались. Четыре раза фашисты после этого забирали народ для отправки в Германию.

Школу, в которой до войны обучалось двести учеников, пришлось закрыть, гитлеровцы запретили учить детей.

Фронт ушел далеко на восток. Гитлеровцы завели постоянную администрацию. Был разослан приказ о Налоге. Каждый селянин должен платить сто рублей подушного налога, шестьдесят рублей больничного сбора, сорок рублей страхового сбора и сто пятьдесят рублей за собаку.