Фронт без линии фронта

Позже Кузнецов говорил, что, знай он наперед об условиях аудиенции, он все-таки сумел бы убить Коха, пожертвовав собственной жизнью. Это можно было бы сделать, взорвав спрятанную на теле мину или противотанковую гранату.

Я убежден, что, если бы отважный разведчик вторично оказался на приеме у Коха, он бы, не колеблясь, пошел бы на самопожертвование…

Между тем разговор принял довольно интересный оборот. Поначалу Кох был хмур. Он явно не одобрил выбора лейтенанта.

— Стыдитесь, обер-лейтенант, — назидательно говорил рейхскомиссар, — кадровый германский офицер, а хлопочете о девице сомнительного происхождения.

— Фрейлейн Довгер чистокровная арийка, господин рейхскомиссар, — почтительно возразил Кузнецов, — ее отец, человек преданный фюреру и великой Германии, убит партизанами.

— Ну, ладно, ладно, — Кох лениво махнул рукой.

Подтянутый фронтовик, кавалер Железных крестов обеих степеней, видимо, снискал чем-то милость рейхскомиссара. Отвечая на вопросы, Кузнецов с лихорадочной быстротой соображал, как ему лучше использовать неожиданное расположение одного из ближайших подручных фюрера.

Ненависть к фашистскому палачу переполняла советского разведчика. Горечь от сознания неудачи мешала сосредоточиться. Величайшим усилием воли он удерживал себя от желания попытаться совершить все-таки безнадежную и самоубийственную попытку стрелять в Коха.

— Откуда вы родом, обер-лейтенант? — продолжал свои вопросы Кох.

— Из Восточной Пруссии, господин рейхскомиссар.

— Из Пруссии? Значит, мы с вами земляки, ведь это мое гау[3]. А кто ваши родители?

— Отец, он, правда, давно умер, был управляющим имением князя Шлобиттена, вблизи Эльбнига, господин рейхскомиссар. Я сам, до поступления в военное училище служил помощником нового управляющего.

— Постойте, постойте, — задумался Кох. Вдруг он, оживший, повернулся к генералу, находившемуся в комнате. — А ведь я вас, кажется, помню! Помню! В тридцать пятом году я охотился в тех местах и обедал в замке Шлобиттена. Теперь я припомнил, что разговаривал тогда с управляющим и его помощником. Значит, это были вы?

— Так точно, господин рейхскомиссар, это был я, — скромно признался Кузнецов. И добавил: — Для меня большая честь, что вы запомнили этот случай. У вас редкая память!

Произошло чудо. Кох «узнал» в советском разведчике помощника управляющего крупным имением! Чудо было тем более удивительным, что Кузнецов никогда в жизни не бывал в Восточной Пруссии вообще, в имении Шлобиттена в частности.

Подобрев, Кох стал разговаривать с обер-лейтенантом гораздо дружелюбнее. Угостил отличными египетскими сигаретами. (Даже с собой дал в подарок коробку!) Спросил уже вполне доброжелательно:

— Где вы были ранены, Зиберт?

— Под Курском, господин рейхскомиссар. В связи с ранением вынужден временно, до полного выздоровления, служить в тылу. С нетерпением жду возвращения на фронт.

— О, скоро вы получите удовлетворение за свою рану. Фюрер готовит большевикам сюрприз как раз в том районе.

От неожиданности Кузнецов чуть не привстал на стуле. Не может быть — или он ослышался?

Нет, это действительно произошло. Сам рейхскомиссар Украины и гаулейтер Восточной Пруссии Эрих Кох в случайном разговоре с каким-то обер-лейтенантом выболтал военную тайну о намечаемой гитлеровской ставкой важной операции!

Едва ли Кох подозревал, что его беседа с одним из обычных посетителей с точностью до одного слова в тот же вечер стала известна вначале командованию нашего отряда, а затем в Москве.

Кузнецов запомнил вскользь брошенную реплику разговорившегося сверх меры близкого к Гитлеру гаулейтера. Не оставило ее без внимания и командование отряда. Узнала о ней и Москва.

В начале лета мы снова вспомнили о хвастливой фразе Коха. Сводки о движении через Здолбуновский узел, которые нам ежедневно доставлял Авраамий Иванов, служивший на железной дороге, и другие разведчики, свидетельствовали, что гитлеровцы стягивают к району Курской дуги огромное количество живой силы, техники и боеприпасов.

Однажды наши разведчики установили, что на это направление гитлеровцы кружным путем перебрасывают свои дивизии даже из-под Ленинграда. Затем чрезвычайно ценную информацию мы получили из другого, довольно неожиданного источника.

Как-то партизаны Красноголовец, Клименко и Попков глубокой ночью вышли на линию, чтобы заминировать первый выходной путь со станции. По ряду соображений выбрали место вблизи переезда. Залегли в глубокой канаве вдоль линий, снарядили мину, проложили шнур.

Оставалось только, как говорят портные, «пришить к пуговице костюм» — уложить незаметно мину под рельс. Но сделать это оказалось невозможным: вблизи переезда немцы установили высокую мачту с мощной электрической лампой, заливающей ослепительным белым светом пространство диаметром в добрых 100 метров. Вылезать из канавы под такой фонарь было просто самоубийством. Раньше, чем друзья успели бы что-либо сделать, их наверняка заметила бы охрана.

Досадуя на собственную оплошность, подпольщики были вынуждены отложить минирование.

— Ну, завтра я до тебя доберусь, чертова лампа, — пригрозил фонарю Леонид Клименко.