Фронтовой дневник (1942–1945)

Войска 2‑го Белорусского фронта заняли город Осовец. По всему фронту противник подбросил свежие резервы (16 дивизий) и оказывает упорное сопротивление, переходя не только в контратаки, но и атаки.

Позавчера с Геннадием ходили на линию трамбовать столбы. Линия пролегает лесом. По просеке очень много малины. Я столько не видел ее даже дома на родине, где она культивировалась. Мы нарвали ее большой котелок домой и ели от живота. Нам надоело рвать ее, и мы стали есть, как медведи, прямо с веток. В заключение я наступил на осиное гнездо, и одна из ос ужалила меня под левый глаз, в результате чего вскоре он у меня заплыл для потехи Коренькова, который, глядя на меня, говорил, что с правой стороны я выгляжу как учитель, а с левой – как директор. Дома мы разыграли Зубилова, сказав, что нашли пчелиное дупло и завтра отправимся добывать мед. Весть о найденном меде облетела всю линию, нам делали заявки на мед, старший сержант Суворов, специалист по пчелам, пообещал на другой день приехать с лошадью и просил не трогать пчел без него. Игра зашла слишком далеко. Пришлось раскрывать карты. Нам никто не верил, все считали, что мы не хотим поделиться медом, особенно Суворов. Он и сейчас не верит, что найдены осы, а не пчелы.

Из малины я сварил варенье и замечательные вареники. Их мы ели с вареньем тоже от живота.

Эти дни шел дождь. Сейчас в лесу, вероятно, масса новых грибов. Я жду, когда можно будет пойти за ними.

Сегодня Суворов прислал нам лошадь, и сейчас Зубилов поехал за дровами, после этого мы с Геннадием поедем на линию менять подгнивший столб.

17 августа 1944 г.

Вчера на линию не ходили, и я пошел за грибами. Их так много после дождя, что я собирал только те, которые мне нравились, а именно самые маленькие, самые молоденькие, хотя вокруг было много и больших, как сковороды. Свой ранец я набрал буквально за полчаса, а потом ел крупную, как ягоды терновника, чернику.

За 15 августа интересная газета. Там есть обращение фельдмаршала Паулюса279 ко всем пленным немцам. В нем он призывает бороться против Гитлера. Есть обращение другого немецкого генерала, о том же. Есть приказ Эйзенхауэра, в котором, обращаясь к своим войскам, он говорит, что ближайшая неделя изменит ход войны и ускорит сроки ее окончания. Когда я прочел это, то подумал, что предполагается, вероятно, высадка десантов в новом месте. Так оно и оказалось. Вчера союзники высадились в Южной Франции, в районе Марселя. Участок очень важный. Он отрежет Испанию и Италию. Союзники могут соединиться с югославскими войсками и Красной Армией.

Красная Армия ведет бои на улицах города Сандомир. Войска 2‑го Прибалтийского фронта под давлением противника оставили крупный населенный пункт.

Сегодня Кореньков и Зубилов работают на линии, заканчивают утрамбовку и ремонт. Уже 7 часов вечера, а их нет.

Сегодня мне снился интересный сон. Я видел Ленина, приносил ему чью-то смету или ведомость на продукты. Сказал ему, что там не выписан чай, и он согласился, что чай надо выписать. Потом мы ходили с ним у какого-то железобетонного канала, наполненного водой. Он был в белой фуражке с широкими полями и каком-то байроновском плаще.

Ленин стоял в картинной позе, поставив одну ногу на барьер канала и высоко вскинув голову. Я спросил, нет ли у него такой фотографии. Он сказал, что нет. Я высказал сожаление, что с нами нет фотоаппарата. Я мог бы его сфотографировать. Он согласился со мной.

Зина Рассоха пишет о моих стихах: «Стихи, бесспорно, прекрасны. Они всегда мне так нравились, и вообще мне кажется, что никакие Долматовские и Сурковы280 никогда вас не догонят, хотя ваши стихи таятся только в кругу ваших друзей». Ну, это она загибает. Долматовский и Сурков – поэты общественного значения.

22 августа 1944 г.

19‑го и 20‑го я был в Ропше, куда ездил за продуктами и на партсобрание. Там стояло два вопроса: 1) Доклад командира части Мирошникова о воинской дисциплине и о моем поведении. По первому вопросу я должен был выступить с признанием своих ошибок.

Многие выступавшие не верили мне, хотя я рассказал все честно, как это было. Некоторые даже утверждали, что я обманываю собрание, основывались на беседе с Воробьевым, другие – на слухе об этой беседе. Воробьев все изобразил так, что я неоднократно ходил с ним за рыбой, был инициатором, что я даже заставил их пойти рыбу глушить, хотя они этого не хотели, и что я виновен во всем случившемся.

Вахнин считал, что я был «главным виновником», «не признал своих ошибок», «выкручиваюсь», «обманул партию», и предлагал «выгнать меня», Ильинский и Малиновская убеждали меня, чтобы я «честно признался» в том, чего не делал. Я выступал резко и горячо. В защиту меня выступили Сперов, Артамонов, Сергеев, Мирошников. Мирошников предложил вынести мне «выговор за участие в чрезвычайном происшествии, которому способствовал командир взвода Литвинов, приучивший бойцов бросать найденные гранаты». (Это он частенько делал, и во взводе. Это уже был третий случай, когда люди подрывались. Литвинова за это сняли с работы и отправили в пехоту.)