Фрунзенск-19. Закрытый и мертвый

Дальнейших расспросов от соседки не последовало и в голове снова всплыл вопрос, – что скажет отец? Разговора с отцом она боялась больше всего на свете и страх вспыхнул не в эту минуту. Просыпаясь ночами в прокуренной тесной квартире, она долго лежала без сна, прижимаясь к спящему Игорю в тщетных попытках развеять кошмар. В ночных кошмарах она всегда возвращалась домой, ведомая обстоятельствами непреодолимой силы, а дома ждал серьезный разговор с отцом. И в самом деле, что можно было сказать родителям? Как объяснить свой внезапный отъезд – импульсивное решение, вызванное простым звонком по телефону. Раз в месяц из Мексики звонила сестра, – как дела? – у меня все хорошо, а у тебя? Что на этот вопрос могла ответить Люба? Ни мужа, ни детей, ни престижной работы – нужно было что-то менять и она решилась. Полчаса бесформенных пререканий с родителями, выписка из паспортного стола с разрешением на выезд и рейсовый автобус до ближайшего областного центра, там уже она взяла билет на поезд с конечной станцией Санкт-Петербург. Стоит ли вспоминать, что за два года она всего трижды говорила с родителями? О том, что их дочь год назад сменила фамилию, родители Брониной не подозревали.

Дверь в квартиру открыл отец, – «значит на звонок я все-таки нажала», с минуту он молча рассматривал дочь, удивляясь произошедшим в ней переменам, затем посмотрел на количество пакетов, сиротливо расставленных на резиновом коврике у двери и подняв кустистые брови, саркастически произнес:

– Уго, как ты прибарахлилась! А уезжала-то с одним чемоданом!

Только теперь Люба вспомнила, что у нее действительно был чемодан, но куда же он делся в последствии, на это ее память ответа не давала.

– Ну и долго ты собираешься на пороге стоять? Если оркестра ждешь, то напрасно, мы с матерью о твоем приезде не знали, уж не обессудь, что встречаем без музыки.

Николай Михайлович выхватил пакеты из рук нерешительной дочери и отошел от двери, давая той возможность войти, вместо него на пороге появилась мать и удивленно всплеснула руками. Тут Люба не выдержала, из ее глаз брызнули слезы. Вопросы и всхлипывания летели градом, – на долго ли? Что случилось?

– Ну хватит, хватит! – повысив голос, прокричал отец, – пусть сначала ванную примет, поест нормально, а потом уже пытать будешь!

Через пол часа самый суровый отец в мире, а по совместительству – заместитель главного врача областной больницы города, простил дочери решительно все грехи прежней жизни.

– Ладно, – отмахнулся Николай Михайлович на все тщетные попытки дочери объяснить родителям причины своего бегства, – ладно, это все в прошлом… ты мне скажи, что дальше будет.

О дальнейшей судьбе Любовь Николаевна пока не задумывалась, все ее мысли упирались в неизбежный разговор с родителем, который, собственно, уже состоялся. И правда, – что дальше?

– У вас поживу, если вы, конечно, не выгоните.

У кухонной мойки зазвенела посуда, мать тихо охнула.

– Ты нам на жалость не дави! – слова отца прозвучали мягче, чем этот взгляд суровых глаз, – здесь твой дом и покуда я жив, никто тебя отсюда не выгонит!

Опять послышался звон посуды.

– Да ну вас обеих, – разозлился отец, – я вот о чем спросить хочу… чем жить станешь, какие планы на будущее, может какая помощь нужна?

На этот вопрос у Любы уже был заготовлен ответ. Выросшая в семье врачей, в которой даже младшая сестра пошла по стопам родителей, от нее ожидали такого же будущего, и на этот раз она точно не подведет.

– Я бы к вам в больницу устроилась. Медсестрой, если возьмете! Или в поликлинику к маме… да хоть в регистратуру – бумажки перебирать.

Мать оживилась, но главой семьи являлся отец.

– Бумажки перебирать – дело нехитрое, тут и медицинского образования иметь не обязательно! А у тебя, между прочим, за спиной медицинский колледж, а в кармане диплом медсестры. Я бы взял тебя работать на скорую помощь. Врачей не хватает катастрофически, уж на некоторые вызовы может и бригада фельдшеров выехать, во главе с медсестрой.

Суровый взгляд отцовских глаз снова уперся в Любу, видимо отец ожидал споров и разногласий. Работа в бригаде скорой помощи не самое лучшее место для молодой девушки и старая Люба так бы отцу и ответила. Но новая Любовь уже несколько отличалась от прежней.

– А что, если места есть, я бы с удовольствием попробовала поработать!

Николай Михайлович оставался серьезен, но глаза его начинали оттаивать. И вот уже через две недели бывшая продавщица овощного киоска переквалифицировалась работать в больницу.

Город совершенно не изменился, это Любе не показалось, разве что во дворе собственного дома, в котором она разменяла два десятка своей юности, девушка стала замечать новых соседей. Во всем остальном – как будто бы не уезжала. Отец сказал когда-то школьнице Любе, что Фрунзенск это город фундаментального материализма. Все, что было построено еще до нас, будет стоять и здравствовать веками, – образно говоря, наш город может обзавестись чем-то новым, но нарушить старое никому не позволит, – пояснил отец на вопрос своей дочери.