Фуксы, коммильтоны, филистры… Очерки о студенческих корпорациях Латвии

Социал-демократы выступили за признание русского языка важнейшим из иностранных, другие партии были против этого. Проект не был принят, однако фактически русский язык в Латвийской Республике употреблялся в судопроизводстве и делопроизводстве с 6 декабря 1918 г. до 18 февраля 1932 г., когда он был отменен кабинетом М. Скуйиниекса в порядке 81-й статьи Сатверсме (Конституции) – без предварительного обсуждения в парламенте[78]. Тем не менее даже среди русской интеллигенции Латвии не наблюдалось единства. Вот что пишет об этом князь С. Мансырев в одной из газетных статей:

Неутешительна картина тех русских начинаний, которые пришли за последние годы (то есть к 1920 г. – С.Р.) на смену ранее бывшим ‹…› Видно стремление замкнуться в тесную скорлупу недосягаемости ‹…› Ничему не научились эти люди. И не могут посмотреть трезво в глаза действительности, честно и прямо признать, что царство их прошло и возврат к нему немыслим[79].

Характерной особенностью политического процесса в Латвийской Республике в 1920–1930-е гг. была непрекращающаяся полемика между приверженцами различных идей. Несмотря на близость взглядов и программ, многие русские политики предпочитали выступать на выборах в парламент по отдельности и чаще всего ожесточенно конкурировали между собой[80]. С. Кузнецов замечает, что русским политикам Латвии не удалось создать не только единой, но и вообще никакой более-менее стабильной партии национального характера; «правда, в начале 20-х годов на роль таковой претендовал “Союз русских граждан Латвии” ‹…› а в 1928 г. новую попытку предпринял С. Трофимов, объявив о создании русской крестьянской партии»[81]. При этом большинство современных исследователей отмечают большую политическую пассивность русского населения; С. Кузнецов полагает, что до половины взрослых русских граждан не участвовали в голосованиях[82]. Надо заметить, что на три четверти русского населения Латвии в конце 1920 – начале 1930-х гг. были сельскими жителями, в основном крестьянами, и примерно половина их (более 90 тысяч из 196 тысяч) были старообрядцы, и «почти аполитичны, в силу сохранения патриархальных устоев»[83].

К началу 1930-х гг. стало заметным некоторое объединение русских политиков Латвии. Особое внимание было обращено к проблеме русского национального самосознания. Одним из наиболее сложных был вопрос о своеобразии русской культуры Латвии. Многие полагали, согласно описанному выше имперскому стереотипу, что никакой своеобразной русской культуры Латвии не существует:

Единство русской культуры мы считаем основой единства русского народа. Духовная стихия – то общее, что связывает все ветви русского народа независимо от границ[84].

Особенное внимание этой теме посвятил архивист, публицист, исследователь русской прессы Латвии Ю.И. Абызов. По его словам,

в Латвии русская культура не столько провинциальна, сколько маргинальна: маргиналии на полях большого русского текста[85].

Но часть русской интеллигенции признавала, что русская культура здесь – явление в зримой мере самобытное, попав в глубинные районы России русский из Балтии будет ощущать свою «инаковость», особенность, как в мировоззрении, так и в поведении, и этим нюансом пренебрегать нельзя. Райнис предлагал в 1920-е гг. ввести понятие «латвийцы» для обозначения всех граждан Латвии[86].

Большое внимание уделялось устройству русской жизни в новых условиях в Латвийской Республике. Вот что писалось в русской прессе тех лет: