Фундаментальные основы права. Компаративистика в юриспруденции.

Из всего этого каждая здравая логика может вывести только одно заключение: если добродетель доставляет тебе удовольствие и счастье, то желай ее, в противном случае желай того, что некоторые поступают добродетельно, когда это не приносит им удовольствия. «Многое безразличное, – отвечает Милль, – что люди делают сперва по какой-нибудь причине, они продолжают делать по привычке». Следовательно, право выбора привычек остается за каждым. Но спросим: неужели Милль нигде не говорит, что нравственность или общая польза обязательна? Действительно, он не говорит, ибо не может этого говорить, так как наша духовная природа, управляющая нашими мыслями, не соединяет понятие пользы с идеей обязанности.

В нашей душе понятие пользы есть принцип произвольный, который предоставляет каждому по выбору что-либо делать или не делать во имя этого начала. Для оправдания своего начала утилитарист может сказать то, что говорит Бейтам: «Чувство долга, которое привязывает людей к их обязательствам, есть не что иное, как чувство интереса высшего разряда, который берет верх над интересом подчиненным»[59].

Утилитаризм только может советовать индивиду «сложить ценности всех удовольствий, с одной стороны, а всех страданий – с другой», и тогда можно прийти к убеждению, что «добродетель есть пожертвование меньшим интересом большему, минутным интересом – продолжительному, сомнительным – несомненному, что все действия самой возвышенной добродетели можно легко привести к расчету благ и зол»[60]. Но если по чьей-либо расчетной книжке добродетель менее выгодна, чем порок, тогда утилитарист не может не сказать, как и говорит Бентам, что «каждый делает сам себя судьей своей пользы: это так должно быть»[61]. Отсюда всякая здравая логика должна вывести, что каждый имеет право ошибаться, предпочитая приятный порок неприятной благодетели. По законам нашей духовной природы, нет ничего нелепее положения Бентама, что «каждого можно наказывать за то, что он ошибается в расчетах о собственной пользе». Каждый, заглядывая в свою душу, должен сознаться вопреки Бентаму, что это не есть «настоящий, единственный и совершенно достаточный мотив для наказания».

Милль менее откровенен и искренен, чем Бентам. В оправдание того же положения он говорит: «Чувство общественности присуще человечеству; желание быть заодно с нашими ближними и теперь уже составляет великое начало в человеческой душе, и, к счастью, это одно из тех начал, которые и без всякого особенного возбуждения укореняются все сильнее и сильнее под влиянием развивающейся цивилизации… Эта идея развивается все более и более, чем более удаляется человечество от состояния дикой независимости… Люди мало-помалу перестают понимать возможность совершенного неуважения к чувствам других. Они видят себя в необходимости воздерживаться от правонарушений – по крайней мере от самых грубых – и хоть для собственной безопасности постоянно протестовать против них… Человек приходит, хотя инстинктивно, к сознанию, что он обязан принимать во внимание интересы других». Как следует из всего этого, Милль никогда не говорит, что общая польза обязательна, но старается доказать, что все сами собой убедятся в этом.

Если бы мы даже приняли, что с развитием цивилизации общая польза все более и более предпочитается частной выгоде, то это не стало бы доводом в пользу утилитаризма, так как наша цивилизация покоится не на утилитаризме, а на христианстве, религии долга. Если бы утилитаризм мог, уничтожив христианство, истребив в нашей душе идеи добра, справедливости и права, построить цивилизацию на понятии пользы, предоставив судить о ней каждому, и затем историческими фактами доказать, что в этом состоянии люди постоянно все более и более стали предпочитать общую пользу частной, то лишь тогда он доказал бы, что прогресс есть развитие в людях понятия пользы. Но в настоящих условиях утилитаризм не может приписывать себе развитие нравственности. Итак, если взять все эти положения утилитаризма сами в себе по отношению к индивиду, то они точно так же предоставляют каждому предпочитать порок добродетели по личному вкусу каждого.

Таковы отношения утилитаризма к идее добра. Посмотрим, как он относится к идеям справедливости и права.

Справедливость и право, по мнению Милля, – установления закона, т. е. установление государства, неизбежная дилемма утилитаризма, который, объясняя понятием пользы или добро, или право, или справедливость, другие идеи должен приписать установлению государства. Но высказав положение, Милль сразу благоразумно отступает: «Правда, люди прилагают идею справедливости и ее обязательность к многим из таких вещей, которые нисколько не регулируются законом и вмешательство закона в которые нежелательно… Но и здесь идея нарушения того, что должно быть законом, присутствует, хотя и в неизменном виде. Нам всегда доставляет удовольствие и вполне согласуется с нашими понятиями о должном, когда действия, которые мы считаем несправедливыми, наказываются, хотя нам и не всегда желательно, чтобы наказывал суд»[62].