Да, хотел воскликнуть я. Да! Ведь я слышал ее пульс! Полгода он стекал в эту чертову медицинскую коробку. Я слышал, черт возьми, слышал его – живое сердце за белой пластиковой дверью…
Я встал. Внутри все оказалось стеклянным. Я сделал шаг, и оно зазвенело, как башня пустых бокалов на тележке портье. Высокое, нервическое пение стекла – в одном неуклюжем повороте от бездны.
Привет, говорила Ариадна.
(мне все равно)
Извини, говорила Ариадна.
(будет по-твоему)
Хорошо, говорила Ариадна.
(я не хочу)
Не хочу. Не хочу. Не хочу.
(повторяла она снова и снова)
И все ее
Я медленно прошелся по кухне. Это был короткий, безысходный путь. Остановившись у кофеварки, я опустил ладони на край столешницы, чтобы почувствовать ее твердость.
– Тот новый… Стопроцентный способ, о котором он хотел рассказать… Что это?
Чужое молчание фонило печалью и жалостью. Наконец Мерит Кречет вздохнула.
– Когда мозг понимает, что телу угрожает опасность, симпатическая нервная система запускает цепочку мощных разноплановых реакций. Организм мобилизует энергетические ресурсы для выполнения одного из сценариев: бить или бежать. Чем смертельнее опасность, тем мощнее реакции и тем исключительнее физиологические возможности, которые открываются для тела. Хольд ставит на то, что ее мозг не так притязателен к качеству жизни, как личность. Впрочем, по его же мнению, вам поможет только самый мощный стимул из всех.
– Он хочет подвергнуть ее смертельной опасности?
– Не ее.
До меня дошло вычесть из двух.
– Ее мозг знает, что сейчас ты ее тело. Он будет защищать тебя, в то время как желания ее личности останутся за скобками. Бей или беги – естественный финал теории. Если это не поможет, Хольд сдастся. Он обещал.
– Это правда поможет?
– Не знаю, – после паузы призналась Мерит Кречет. – Но если ты делаешь это ради нее, а не Хольда, пожалуйста, поговори с Ариадной. Просто… Поговорите, хорошо? Это решение должно быть вашим, а не его.
Я бездумно покачал головой. Поговорить… Мне бы теперь с азами справиться. С простым «взглянуть». Может быть, «назвать по имени». Я больше не понимал, что мне делать. Что было правильно, а что нет. Слова ученой раздавили мой внутренний компас.
– Спасибо. – Я оттолкнулся от тумбы. – Мне было нужно узнать это не от него.
Мерит Кречет кивнула. Я стал собираться. Ученая проводила меня до широкой галереи пассажирских лифтов.
– Хольд не плохой человек, – сказала она вместо прощания. – Он просто не на своем месте.
– Не сомневаюсь, – кивнул я закрывающимся дверям.
В голове было пусто, ни мыслей, ни тяжести. Я приложил ладонь к стене. Снова твердое. Снова реальное, гудящее десятком пролетающих этажей. Если Ариадна ощущала себя так все время, неудивительно, что она сносила нас с безразличием воды. Это было целительное равнодушие.
Они ждали меня на улице, недалеко от входа. Я слышал спор, приглушенный ветром и срывавшийся на взвинченное «нет», на яростное «но», на «или это прекратишь ты, или я!». Ариадна стояла спиной и молчала. Потом замолчали все.
Я знал, что это будет Мару. Что он первым отделится от них и подойдет ко мне, озадаченный, но уверенный, что всему есть адекватное объяснение. И скажет что-то вроде:
– Тебе следовало сразу прийти ко мне.
Я промолчу, глядя мимо. Он положит руку мне на плечо:
– Все это очень серьезно, Миш…
– Тогда хорошо, что Минотавр очнется завтра, правда?
Я знал, что случится потом. Он станет только мягче и добрее. Как пожарный, снимающий котенка с дерева. Служба спасения всего человечества. Я хорошо знал Мару. А он думал, что хорошо знает меня. Несущественный изъян для святого.
Так все и случилось.
– Ты понимаешь, как это выглядит? – Мару склонил голову, пытаясь встретиться со мной взглядом. – Вы возили искру. Вы были в галерее, когда умер Обержин. Вы последними видели Минотавра в сознании. А теперь выясняется – вы предоставили госпоже-старшему-председателю информацию о том, что искра под нашим контролем, и… Ради бога, Миш, объясни, почему Ариадна говорит о ней во множественном числе?
Я набрал в грудь воздуха, но ничего не ответил. Речь требовала каких-то нечеловеческих усилий.
– Прошу, Миш. Расскажи мне все.
Я молча мотнул головой.
– Почему?
– Она преемник Минотавра. Она рассказала то, что посчитала нужным.
Укор меня отрезвил бы, но от Мару исходило только сочувствие. Что я упустил, спрашивал он всем своим скорбным видом. Что сделал не так, раз не заслужил твоего доверия? Кормил. Заботился. Не игнорировал. По правде, много всего не того.
– В таком случае вы немедленно возвращаетесь в лабиринт, – сказал он.
Глядя под ноги, я кивнул.
– С искрой. И с симбионтом.
– Хорошо.
– Ты поедешь со мной. Ариадна с Ольгой поедут за ними.
– Нет.
– К сожалению, вы не в том положении, чтобы выдвигать условия…
– Прости, но, кажется, именно в нем.