Функция: вы

– Я не хочу с тобой разговаривать. Объяснишь все Мару, Виктору, кому хочешь. Идем. Я позвоню им сейчас. Они встретят нас у турникетов.

– Нет, – вздохнул я. – Ты же слышала. Я должен остаться. У нас будет разговор.

– Да что с тобой?! Почему ты себя так ведешь?!

– Я пойду, – сказала Ариадна.

Услышав ее голос за спиной, Ольга застыла:

– Ты… Это все ты, да? – Она обернулась, целиком заслонив Ариадну от меня. – Ты, – вздыбилась Ольга. – Ты! – покатилось вглубь комнаты. – Они думают, ты не в себе из-за Стефана, но я отлично помню: ты всегда была такой! У него хотя бы были причины, он страдал, а тебе и до дубль-функции было на всех плевать! Не утруждала себя ни разговорами, ни приветствиями! Холодная, как утопленница, – всегда была!

Я хотел вмешаться, очень хотел, но знал, что это бесполезно.

– Ты никогда не будешь чувствовать. Никогда! Никогда не поймешь его, никогда не позаботишься. Не задумаешься, как поступить, чтобы ему или кому-то было лучше. И он тоже перестанет чувствовать! Из-за того, кем вы станете, когда ты проснешься! Лучшее, что есть в нем, что нужно его контрфункции, уже исчезает! И то, что вы сделали сейчас – разве нужны другие доказательства?! Пока мы, как идиоты, вымеряли каждый шажок, вы с размаху дали ей то, что она хотела! Вы уничтожили все, что мы пытались исправить!

Из-за Ольги не доносилось ни звука. Только эхо звенело где-то там, у дверей.

– Идем. Сейчас же!

Ольга потащила Ариадну к выходу. Та споткнулась, и я инстинктивно дернулся следом, но из-за широкого плеча мелькнула гладь северно-ледовитого океана. Он был тих и безразличен.

Он спрашивал:

Сколько мне рассказать?

Я молча выдохнул:

Сколько сможешь не рассказывать.

– У тебя десять минут. – Ольга саданула по входной двери. – Затем я вернусь. И, клянусь, Миш, всеми нами клянусь, если ты выкинешь что-то еще напоследок, я добьюсь, чтобы вас больше никогда не выпускали наружу! Хлопай глазами, сколько угодно, но, покуда вы приносите столько вреда, вы угроза для всех!

Ольга протолкнула Ариадну в коридор, вышла следом и хлопнула дверью. Ей это было нужно. Мы могли потерпеть.

До кухни я плелся, кажется, вечность. Гул работающей кофеварки пустил в голову пару свежих разрядов, но их хватило только на то, чтобы оглядеть с порога неожиданно маленькую многоугольную комнатку, что на планах помещения, наверное, выглядела как самая противная деталька из тетриса, и сказать:

– Большие компании у вас и правда не жалуют.

А потом сесть, потом слечь, ткнувшись лбом в деревянную поверхность стола, отполированную до гладкости металла.

– Тяжелые деньки? – Отвернувшись, Мерит Кречет резала что-то ножницами. – Я с пятницы спала, кажется, четыре часа.

– Я тоже… – пробормотал я. – Но это не считается, да? Физиология синтропа, всякое такое…

Гул стих, и она отщелкнула пару кнопок. Я услышал всплеск – вероятно, молока – и приподнялся, чтобы утвердиться в догадке. На двух кухонных тумбах, втиснутых между холодильником и угловым выступом стены, тянулись в ряд потертая кофемашина, стакан для столовых приборов, туго набитый деревянными палочками, и мытая кружка Лака Бернкастеля – рядом с молоком на куцей салфетке, бутылочным донышком вверх.

Из второй чашки, белой полусферы с петлей на боку, Мерит Кречет шумно отпила и, переведя дух, спросила:

– Сделать?

Мотнув головой, я слег обратно. У меня не было сил на еще одну псевдоделовую беседу с локтями, параллельными краю стола, и церемониальными офисными напитками. Тошнило от наружности, от чужого мира. Но и в лабиринте ничего хорошего больше не ждало.

– Ловко ты, с предикатом-то… – Мерит Кречет добродушно усмехнулась. – Позор мне. Зазевалась. Хольд, конечно, предупреждал, что Ольга у вас бесстрашно двинутая, но чтобы настолько без тормозов… – Ученая отхлебнула кофе. – А еще он говорил, что ты не используешь уджат на людях.

– Не использовал… – глухо подтвердил я. – А теперь пользую. Его вообще ждет очень много сюрпризов.

Она промолчала. Я выпрямился и вздохнул:

– Простите, пожалуйста. Я не хотел. То есть хотел, но не то.

– Да было б за что… – Мерит Кречет отмахнулась. – Я и не планировала скрываться. Работа с синтропами несовместима с секретами, знаешь ли. Мы для ГСП – открытые книги, все твисты на виду. Привыкнуть к этому – значит стать профессионалом. Надутый лозунг, но, думаю, он означает – быть тем, кто ты есть, а не кем хочешь казаться. Просто чудно́… – Ученая задумчиво поплескала кофе в кружке. – Впрочем, Хольд допускал, что ты весьма проницателен и без уджата.

Меня пробрало смешком:

– Допускал?..

Ученая хмыкнула.

– Внимательность к людям – не из числа его достоинств, согласна.

– Он считает, что отупеет, если попытается поставить себя на место другого.

– Частично он прав. На химическом уровне эмпатия формирует привязанность, а это ведет к утрате объективности.

– Минотавр и объективность? Ну да. Всем известный союз.