Функция: вы

– Мне нужна твоя помощь… – просипел я.

– Гм… Уверен, что моя?

В коридоре стояла мертвая тишина. Как будто на целой планете нас осталось двое.

– Я хочу, чтобы ты нашел кое-кого… Не задавая вопросов. У меня все равно не будет ответов.

Влад недоверчиво приблизился.

– О ком речь?

– О девушке с картины Эдлены. Госпожа М.

Он уставился. Я напомнил:

– Никаких вопросов.

Энтроп издал звук глубочайшей озабоченности моим психическим здоровьем, но и своей безопасностью, вероятно, тоже.

– Мы оставили ее в отеле, где-то на Нижнем пруду. Такой маленький семейный домик… там живет кошка. Девушка в третьем номере, только ключ у Ариадны. И я не помню, сколько мы заплатили. Возможно, там уже никого нет. Но ее надо найти. И куда-нибудь спрятать. Я постараюсь присоединиться после отката, но я… Я не знаю, что будет завтра.

Плюхнувшись рядом, Влад вытянул ноги. Некоторое время он пытался поймать блик глянцевым носком кроссовка, затем вдруг сказал:

– На кухне сидит ваша… Ну, новая главная, получается. По тому, что я подглядел, завтра мало что изменится. Ей очень не очень.

Я бездумно кивнул:

– Поможешь мне?

Влад вздохнул:

– Часть про вопросы – самая сложная. Но в целом…

Он еще немного покачал кроссовкой, затем встал. Прикрывшись ладонью от коридорного света, взглянул мне в лицо:

– Я найду тебя ближе к часу. Норм? Оклемаешься?

– Должен.

Энтроп хотел спросить что-то еще, но передумал. Может, посчитал все сам. Отвернувшись, он побрел к выходу, и я запоздало выдохнул:

– Спасибо.

– Ты спас мне жизнь, – напомнил Влад с порога. – А я знаю, сколько стоит жизнь.

Он исчез, как и появился, тихой черной тенью. Наутро наш разговор имел все шансы оказаться придуманным мной. Я упал на бок и, натянув на голову плед, попытался провалиться в сон. Накатывало волнами, но не полудремы даже, а вязкого, концентрированного бреда. Промучившись минут десять, я перекатился на спину и уставился в потолок. Подумал. Поднялся. То, что я планировал сделать, казалось идиотизмом высшей пробы. Но это я дал Хольду уйти. Я. В каком-то смысле лабиринт стал моей ответственностью тоже.

На кухне нежно-молочный отсвет пробивался сквозь штору. Ольга сидела к утру спиной. Ее засвеченное ноутбуком лицо покрывали бугристые тени. Сквозь минорное гудение холодильника проскрипывало колесико мыши. Я молча прошел, налил стакан воды. Ольга что-то ожесточенно скроллила. Мельком взглянув на экран, я увидел ленту фотографий, несущихся снизу вверх на астрономической скорости. Недели, месяцы чужой жизни.

Я тихо окликнул ее. Мышка замолчала. Потом заскрипела с удвоенной силой, размазывая по экрану цвета, лица и пейзажи.

– Ты презираешь меня? – вдруг спросила она. – Только у тебя есть это право.

Я знал, что однажды это случится, и Ольга признает, что, глядя на меня, видела не только меня. Но сейчас это могло ее добить. Потому что если я и думал о ее прошлой жизни, то совсем не так, как ей хотелось бы, дабы сберечь остатки самоуважения. Жалость – тиран среди чувств.

– То, что ты сделала, было правильным, – наконец, молвил я.

Ольга прекратила скроллить:

– Я никогда себя не прощу.

На застывшей фотографии стояла девушка с серыми волосами, стянутыми в тугой узкий хвост. Вокруг было солнечно и тепло, буйствовало средиземноморское лето.

– Разве у нее не все хорошо?

– Не знаю. Аника, как и ты, много притворяется.

Подойдя поближе, я различил дату – фото было выложено больше двух лет назад. Комментарии под пестрели стикерами, смайликами и восклицательными знаками.

– Красиво, – сказал я сразу про все.

– На шестнадцать выпросила Балканы, – Ольга прокрутила дальше. – Из-за больницы он редко бывает рядом. Это научило ее торговаться.

Высокое солнце, корзины южных цветов и ослепительное море в прорезях известняковых улочек – кадры летели вверх, один краше другого. На всех фотографиях девушка была одна.

– Я не имею права сомневаться. Со мной она никогда не увидела бы мир, не поступила бы туда, куда хотела. И все же я живу чувством, что отдать ее было катастрофической ошибкой. Даже теперь, когда меня нет… Я боюсь, что эту рану ничем не заживить. Что она всегда будет гноиться брошенностью, ненужностью кому-то с первого дня жизни… Ведь она знает… Он рассказал ей.

Я был слишком измотан, чтобы снова разделяться на части, одна из которых хотела быть честной, а вторая – не причинять боль. Поэтому я сказал то, что думал:

– Так и есть. Это навсегда.

Ольга вздрогнула.

– Ты поэтому… Здесь?

Я вздохнул. Я знал, что, говоря за себя, отвечу и за девушку с фотографий тоже – просто в условном наклонении:

– Много приемных детей знают, что они приемные. А здесь только я. У твоей дочери все будет хорошо. Ты хотела для нее лучшей жизни, и ты спасла человека, который обеспечил ей эту жизнь.

Балканы закончились. Точнее, еще не начались. Кадры выцвели, и Ольга заскроллила их с таким ожесточением, будто где-то там, в самом низу ленты находилась точка входа в реальность, частью которой ей не суждено было стать.