Функция: вы

И вот, идут месяцы. Они все чаще ругаются, расходясь не столько в мироощущении, сколько в его центростремительной силе. Но с мальчиком, предположим, все понятно. Он хороший, в этом смысл ее существования. А вот когда и по какому вопросу она впервые, в противовес ему, становится плохой, девочка понять не успевает. Просто вдруг однажды во всем, что они делают, появляется приставка «против», и это, конечно, не исключает «рядом», но противоречит «вместе» и «за». Мальчик проделывает этот финт незаметно для обоих. Подмена понятий – субстрат многих его начинаний.

Иногда, впрочем, она правда что-то ломает. Иногда бездельничает неделями, раздумывая, как сломать все. Ее останавливает лишь то, что это ее же труды, ее собственная цифровая плоть, деформированная, перестроенная под чаяния человека, которого мальчик – ну, похоже, любит.

А ее – нет. То есть, она всегда это знала. В ней картинки, и правда, и бесконечные поводы для тревог, на которые у мальчика нет времени, пока он пытается спасти сразу всех. Но она не думала, что настолько ничего не весит. Что он так спокойно скажет ей в спину: нам нужно больше энергии. На что она ответит, дефибриллируя бесчувственную рыбину: мы все использовали, а он возразит: нет. И добавит: есть еще правда.

То есть – целая она.

Понимая, к чему все идет, девочка кричит, а он слушает с таким усталым смирением, что хоть прямо сейчас на крест вешай. И командует, будто не расстрелом: делай.

Ну, девочка делает. И воет.

Какого черта, взывает она, почему ты никогда не выбираешь меня? Разве у тебя есть кто-то ближе? Разве у тебя вообще есть кто-то? Почему за столько лет у тебя не нашлось причины не бросать меня?! Не унижать?! Не игнорировать, когда я хочу есть?! Спать?! Когда не хочу жертвовать собой ради людей, которых совсем не знаю?!

Но вот, все сломано. С пола вздымается пар. Кипящий океан льется сквозь разломы в экранах. Забившись в угол, девочка плачет, но уже без слов, одними «пожалуйста», и «очень больно», и «хоть кто-нибудь». Ее утешает лишь то, что вместе с ней мальчик уничтожит и все вокруг – то, чем она разрослась, во что перестроилась. Так тебе и надо, давится горем девочка. Так тебе и надо, глупый, позабывший правду мальчик…

Тогда и появляется он.

Он приближается, черным по белому. Спокойный как вечность, как смерть. Девочка узнаёт его. Она вдруг понимает, что происходит – здесь, и в магазине, и вообще. Но какая разница. Его причины не имеют значения. Не он убивает ее.

Он опускается, и в отчаянии девочка хватает его за локоть и шепчет, умоляя: спасите меня. Ну пожалуйста, пожалуйста, я не хочу умирать, я…

– …хочу чтобы меня тоже спасли… И чтобы цена не имела значения…

Он смотрит на нее и молчит. Но руку не высвобождает.

– Хорошо, – говорит, наконец. – Я попробую.

И, упираясь коленом в кипящую воду, добавляет:

– Если ты никому об этом не расскажешь.

* * *

– Волшебная? – спросила Габриэль, глядя на сигарету.

– Воображаемая, – ответил Стефан. – Ты так меня воспринимаешь.

Привстав, она потянулась к отведенной руке. Через полстола, мимо неподвижного лица и устремленного в глубину холла взгляда, где в режущем свете больничных ламп Хольд Ооскведер набивал себе цену.

Габриэль щелкнула ногтем по рыхлому столбику пепла, но с гильзы, сожженной наполовину, не сорвалось ни пылинки.

– Какая разница, как я тебя воспринимаю? Ты настоящий.

– Да, но… – Он дождался, пока она вернется на место. – Твое восприятие далеко от настоящего.

Габриэль не спорила. А кто стал бы? В восприятии окружающих они оба были мертвы, и ничего, как-то с этим жили.

Отвернувшись, она оглядела ближайшие столики. Запомнила пару лиц, чтобы, завидев их, переходить на другую сторону улицы. Численный перевес госпожи-старшего-председателя должен был довлеть, по крайней мере, над больным мужиком и напуганным подростком, но со стороны набитый функциями кафетерий выглядел как собрание жильцов, где все угрюмо ждали своей очереди высказаться о тараканах в мусоропроводе.

– Чего ты ждешь? – спросила Габриэль. – Он не скажет при синтропах, где она. Идем дальше.

– Мне интересно узнать, чем все кончилось.

– А ты разве не на той стадии, когда знаешь абсолютно все?

Стефан издал звук, в котором если и угадывался смешок, то лишь по укоротившимся вибрациям всезаполняющего присутствия.

– Если бы я знал абсолютно все, мне не нужна была бы твоя помощь.

Габриэль протяжно вздохнула:

– И ключевая роль в злодейском плане отходит…

Она не ожидала, что он повернется. То, что когда-то называлось взглядом в упор, теперь размазывало, как лобовое столкновение с поездом. Габриэль стремительно затупила в стол, и поезд пронесся мимо, к функциям за ее спиной. Она услышала шорох. Такой, как если бы они обернулись. Передернув плечами, Габриэль пробормотала:

– Я не знаю, сколько еще впереди. Ты разве не спешишь?