Фурии

Я быстро выключила свет и прижалась спиной к двери, по-прежнему сжимая бумаги в дрожащих руках. Медленно сползла на пол – скорее рефлекторно, нежели сознательно, словно таким образом могла сделаться меньше или вообще исчезнуть. Раньше, в детстве, я часто так поступала, забиваясь дома в угол или сворачиваясь калачиком между книжными шкафами и ножками стола, покуда родители делали вид, что не могут меня найти. Но когда Анна начала учиться ходить, этой игре пришел конец; увидев меня, она не могла не пропищать моего имени либо, вырвавшись из рук взрослых, маленькими пальчиками потрогать мою ладонь или подергать меня за волосы.

Хлопнула входная дверь: пронзительный скрип ключа в замке – зов смерти – нарушил тишину дома. В холле загорелся свет, его луч проник под дверью в глухую тьму гаража. На первой странице рукописи проступили слова, начертанные неуверенной рукой: «Ведьмы Элм Холлоу: история убийств от Маргарет Баучер до Эмили Фрост».

Шаги приблизились и замолкли. У противоположной стены кто-то снимал туфли, сначала одну, за ней другую. Шуршание одежды – это он вешает пальто рядом с куртками. Сердце колотится, молит, чтобы он ушел, я думаю о троице, оставшейся в гостиной. «Ну, иди же, иди наверх, – взываю я к нему, словно могу заставить уйти одной лишь силой мысли. – Ступай наверх, и мы уйдем, и ты никогда не узнаешь, что мы были здесь».

Возможно, тишина длилась не так долго, как казалось. А возможно, наоборот, дольше. Помню только – или, во всяком случае, мне кажется, что помню, – что все это время я не дышала, хотя разум отказывается признать, что такое возможно. Так или иначе, тогда казалось, что время остановилось. Мне стало плохо, страшно, я вся вспотела. Снова перевела взгляд на рукопись: «То, на что способны эти девушки, – говорилось там, – почти не поддается пониманию…» Слова пылали, наползали одно на другое.

Мне показалось, что за дверью прозвучали легкие шаги, донесся шорох – это декан отошел от стены.

«Что они способны убить одну из своих, – читала я, и в какой-то момент моя голова откинулась назад, я стукнулась затылком о дверь: грохот от удара отозвался снаружи. – Такое предположение может показаться смешным, – говорилось далее. Раздался холодный звук, с каким сталь рвет живую плоть; затем – стон, непонятно чей, не мужской, не женский, вообще не человеческий. – Я утверждаю, без малейших колебаний, хоть и не имея тому доказательств, что они будут убивать снова. Более того, вполне вероятно, они уже совершили еще одно убийство».

Я почувствовала под ногами липкое тепло, струйку крови, черной в черноте комнаты, пробивающейся под отчаянно заскрипевшей дверью, – это чья-то рука колотила по ней, и каждый удар был слабее предыдущего.

«И все равно никто не поверил бы, если бы я сказал это вслух. Череда смертей длиною в столетия, лежащих на совести тех, кто слишком юн и невинен, чтобы любая вменяемая власть могла их в этом заподозрить».

Тишину нарушил смех Алекс; этот звук подбросил меня, вконец окоченевшую, с пола гаража. Я вытерла измазанную в крови ладонь о джинсы и выругалась: предательское пятно.

– Вайолет? – тихо позвала Робин. – Ты где?

– Здесь, – хрипло откликнулась я. – В гараже.

Я запихала бумаги в коробку, стоявшую на полке рядом с дверью, и потянула за ручку, замок негромко щелкнул.

Рука декана с глухим стуком выпала из образовавшейся щели; я резко отпрянула и, не в силах оторвать взгляд от пальцев, покрытых чернеющей кровью, ухватилась за полку, чтобы сохранить равновесие. Я вспомнила птичку, ночь ритуального действа, вспомнила, как удивилась, увидев, сколько крови в таком крошечном существе. А теперь по ту сторону двери лежал взрослый мужчина, в нем-то крови, думала я, река, океан. Некоторое время я не шевелилась, стояла, закрыв глаза, как будто, если не смотреть, все исчезнет.

Дверь со скрипом приотворилась чуть шире: от страха у меня перехватило дыхание, бешено заколотилось сердце.

– Вайолет! – послышался голос Робин. – Все в порядке. Выходи.

В порядке?! Я хватала ртом воздух, пальцы, вцепившиеся в стальные прутья полок, побелели. Я принялась озираться в поисках другого выхода, чтобы уйти, не видя тела, не почувствовав всего ужаса того, что они – мы – совершили; но на двери гаража не было внутренней ручки, войти можно было только снаружи. Я схватила нож для бумаг – лезвие от старости проржавело и затупилось – и сунула его в карман. В ход я его никогда не пущу, это мне было понятно, просто само его наличие придавало хоть какую-то, пусть малую, но столь желанную уверенность.