Фурманов

«Стойло Пегаса» является, в сущности, стойлом буржуазных сынков — и не больше. Сюда стекаются люди, совершенно не принимающие участия в общественном движении, раскрашенные, визгливые и глупые барышни… Здесь выбрасывают за «легкий завтрак» десятки тысяч рублей как одну копеечку: значит, не чужда публика и спекуляции; здесь вы увидите лощеных буржуазных деток, отлично одетых, гладко выбритых, прилизанных, модных, пшютоватых, — словом, все та же сволочь, которая прежде упивалась салонными, похабными анекдотами и песенками, да и теперь, впрочем, упивается ими же. В «Стойле Пегаса» — сброд и бездарности, старающиеся перекричать всех и с помощью нахальства дать знать о себе возможно широко и далеко…»

— Ты себе представляешь, — усмехаясь, говорит он Пае, когда они возвращаются домой по бульварам, — что случилось бы, если бы я привел сюда Яшу Гладких, или Ковтюха, или самого Чапаева… Какой разгром они бы здесь учинили!..

Но уже тогда, в этих первых своих соприкосновениях с московскими литераторами, он далек от каких бы то ни было односторонних суждений.

И как характерна для Фурманова оговорка — приписка, которую он делает в своем дневнике на другой же день после заметки о «Стойле Пегаса»:

«Я забыл в предыдущей заметке оговориться относительно Есенина: он с Мариенгофом по недоразумению. Из Есенина будет отличный бытовик — я это в нем чувствую. Самому мне быт — тоже альфа и омега. А с пьесой вот робею — почти никому не показываю. Чего-то все жду, словно она отлежится — лучше будет».

Под бытом Фурманов, конечно же, понимал жизнь. Ту огромную бурную жизнь, из которой он черпал материал для своих произведений.

Не понравилась ему и обстановка в литературной группе «Звено».

Рассказы там читали, на его взгляд, серенькие, оторванные от жизни. Ораторы выступали «как отъявленные и дрябленькие интеллигенты».

«Тут было и неверие в долговечность Советской власти и разговор про «уклон большевиков вправо», вести про то, что и «заграница от нас отшатнулась вовсе», что ЧК — контрреволюционны ц ошибкою организованы и т. д., и т. д. Так все гнусно, так скучно, старо, пережевано, что не хочется даже опровергать… Интеллигентики были смертельно скучны, жалки и тупы. Жаль, что некогда писать подробнее…»

Но он напишет еще подробнее, и напишет не раз. Эстетическая программа его будет складываться, как боевая партийная программа.

Надумал было он и сам вступить в Союз писателей, возглавлявшийся тогда Федором Сологубом. Пришел на союзный «понедельник», когда выступали Андрей Глоба и Николай Гумилев. Но ему нечего было еще представить, кроме политических брошюр. А стихи… К стихам своим он стал относиться все более критически.

Работы в ПУРе много. Не остается уже и свободных вечеров. Стол завален целыми грудами рукописей, журналов и книг. Надо прочесть десятки газет, гражданских и военных, множество книг, политических и экономических («больше слежу за жизнью в целом, чем за вопросами искусства»).

Каждый день, час, каждая минута приносят новое содержание. («За этим содержанием надо успевать следить, а искусство… искусство остается в тени…»)

Надо перестроить свою жизнь и занятия. Не останавливаться на деталях. Всем вопросам, кроме литературных, уделять внимание лишь постольку, чтобы не отстать от крупных современных событий… («Но никогда (никогда!) и мысли не допускать о том, чтобы вопросы экономические, политические, военные отстранить».)

И писать… Писать во что бы то ни стало… Оставить стихи. Как это ни горько признать, поэта из него не вышло и не выйдет. Да и драматурга тоже. Проза. Повесть, рассказ, роман. Материалу уйма… С чего начать?

Отставать нельзя. Надо все время чувствовать свою органическую связь с действительностью. Не бежать от жизни в литературу, а литературу наполнить дыханием бурной жизни, современности.

«А в случае крайней нужды оставить литературу и пойти работать на топливо, на голод, на холеру, бойцом или комиссаром… Эта готовность — основной залог успешности в литературной работе. Без этой готовности и современности живо станешь пузырьком из-под духов: как будто бы отдаленно чем-то и пахнет, как будто и нет… Со своим временем надо чувствовать сращенность и следовать, не отставая, — шаг в шаг… (разрядка моя. — А. И.)».

Земляки не забывают Фурманова. Его избирают председателем военно-исторической комиссии Ивановского губкома. А он не привык только «числиться». Он навещает Иваново. Пишет статьи в «Рабочий край». Поглощает огромное количество военно-исторического материала, читает и перечитывает книги по истории Партии. Как многого он, оказывается, не знал.