Фурманов

«Ее надо сделать прекрасной. Пусть год, пусть два, но ее надо сделать прекрасной. Материала много, настолько много, что жалко даже вбирать его в одну повесть. Впрочем, она обещает быть довольно объемистой. Теперь сижу и много, жадно работаю. Фигуры выплывают, композиция дается по частям, то картинка выплывает из памяти, то отдельное удачное выражение, то заметку вспомню газетную — приобщаю и ее; перебираю в памяти друзей и знакомых, облюбовываю и ставлю иных стержнями — типами; основной характер, таким образом, ясен, а действие, работу, выявление я ему уже дам по обстановке и по ходу повести. Думается, что в процессе творчества многие положения родятся сами собою, без моего предварительного хотения и предвидения. Это при писании встречается очень часто. Работаю с увлечением. На отдельных листочках делаю заметки; то героев перечисляю, то положения — картинки, то темы отмечаю, на которые следует там, в повести, дать диалоги… Увлечен, увлечен, как никогда».

Фурманов уже не раз перечел свой дневник. Ему кажутся недостаточными его записки — участника и очевидца, он собирает решительно все материалы о дивизии. Он достает комплекты газет, архивные материалы. Он хочет ясно представить себе обстановку, жизнь всей страны, чтобы не измельчить тему, чтобы не сделать свою книгу просто мемуарами или рассказами о тех или иных боевых эпизодах.

Важно все — ведь ему нужно будет показать, как Чапаев стал Чапаевым. Его книга должна быть повестью о гражданской войне, о том, как в жестоких боях с врагами крепла Советская республика.

— У меня такое чувство, — делится он со мной во время нашей очередной прогулки от памятника Гоголю к памятнику Пушкину, — что я еще не все знаю, что я слишком рассчитываю на свой личный опыт, что у меня не хватает кругозора.

Фурманов подымает военные архивы, усиленно штудирует работы молодых военных ученых, слушателей специальных курсов Военной академии РККА, политработников, изучает работу фронтовых театров, библиотек. Особое внимание уделяет материалам о работе с бойцами разных национальностей.

Писатель подробно анализирует положение Сибири, его интересует разбор действий Колчака, оценка обстановки на всех фронтах и, главное, на Восточном фронте. Фурманов изучает отдельные операции: разгром Колчака под Бугурусланом, Белебеем, переход наших войск в наступление на Уфу, взятие Уфы. Он сам обо всем этом знал на практике, сам был в центре событий, однако считает необходимым еще и еще раз проверить личные впечатления по материалам военных специалистов.

Поиски основного, стержневого, ключевого отличают Фурманова уже на этом первом этапе его творческой работы. Пожалуй, таким ключевым положением книги явилась тема о роли пролетарского костяка в Чапаевской дивизии, о роли партии в воспитании коллектива дивизии и самого Чапаева.

Фурманов готовится к работе над книгой, как к решительному сражению. Иногда сомнения одолевают его.

«Прежде всего — ясна ли мне форма, стиль, примерный объем, характер героев и даже самые герои? Нет!

…Имеешь ли имя? Знают ли тебя, ценят ли? Нет! Приступить по этому всему трудно. Колыхаюсь, как былинка. Ко всему прислушиваюсь жадно. С первого раза все кажется наилучшим писать образами — вот выход. Нарисовать яркий быт так, чтобы он сам говорил про свое содержание, — вот эврика! К черту быт — символами. Символы долговечней, восторженней, чем фотографированный быт. В символах выход…»

«Символы» Фурманов понимал как обобщение, типизацию.

Материал весь собран. И теперь проблемы формы, стиля, жанра в центре внимания Фурманова.

«Ни одну форму не могу избрать окончательно. Вчера в Третьей студии говорили про Вс. Иванова, что это не творец, а фотограф… А мне его стиль мил. И я сам, верно, сойду, приду, подойду к этому — все лучше заумничания футуристов… Не выяснил и того, будет ли кто-нибудь, кроме Чапая, называться действительным именем (Фрунзе и др.). Думаю, что живых не стоит упоминать. Местность, селения хотя и буду называть, но не всегда верно — это, по-моему, не требуется: здесь не география, не история, не точная наука вообще… О, многого еще не знаю, что будет!»

И опять через несколько дней в своих дневниках он возвращается к этой же теме:

«Как буду строить «Чапаева»?

1. Если возьму Чапая, личность исторически существовавшую, начдива 25-ой, если возьму даты, возьму города, селения, — все это по-действительному, в хронологической последовательности, имеет ли смысл тогда кого-нибудь окрещивать, к примеру Фрунзе окрещивать псевдонимом? Кто не узнает? Да и всех других, может быть… Так ли? Но это уже будет не столько художественная вещь, повесть, сколько историческое (может быть, и живое) повествование.

2. Кое-какие даты и примеры взять, но не вязать себя этим в деталях. Даже и Чапая окрестить как-то по-иному, не надо действительно существовавших имен — это развяжет руки, даст возможность разыграться фантазии».

Так, разговаривая с собой на страницах дневника — окончательно систематизируя и подготовляя материалы, приступает Фурманов к основной работе над книгой.