Фурманов

Колоритный пейзаж поля сражения. Пейзаж, населенный многими людьми, показанными в сложных столкновениях. Динамика самого боя, описанная и в зрительном и в звуковом плане (в дневнике это было только намечено одной-двумя фразами).

Развернутая характеристика основных действующих лиц книги — Чапаева и Клычкова. Очень интересна их взаимосвязь и противопоставление в этом первом бою. Психологические портреты Чапаева и Клычкова с тонким рисунком мельчайших нюансов их переживаний. Это не просто командир и комиссар на поле боя. Это конкретно взятые Чапаев и Клычков во время одного из самых острых конфликтов книги.

Нигде нет самолюбования, рисовки. С беспощадной откровенностью рассказывает Фурманов о первом боевом крещении Клычкова, о своем первом боевом крещении.

«Сердце сплющивалось и замирало тем необъяснимым, особенным волнением, которое овладевает всегда при сближении с местом боя и независимо от того, труслив ты и робок или смел и отважен — спокойных нет, это одна рыцарская болтовня, что есть совершенно спокойные в бою, под огнем, — этаких пней в роду человеческом не имеется. Можно привыкнуть казаться спокойным, можно держаться с достоинством, можно сдерживать себя и не поддаваться быстрому воздействию внешних обстоятельств, это вопрос иной. Но спокойных в бою и за минуты перед боем не бывает и не может быть…»

И дальше:

«…Федор сразу растерялся, но и виду не дал, как внутри что-то вдруг перевернулось, опустилось, охладело. Будто полили жаркие внутренности мятными студеными каплями. Он некоторое время еще продолжал идти как шел до сих пор, но вот немного отделился, чуть приотстал, пошел сзади, спрятался за лошадь… Так, прячась за лошадь, и он перебежал раза два, а там вскочил в седло и поскакал. Куда? Он сам того не знал, но прочь от боя скакать не хотел — только отсюда, из этого места уйти, уйти куда-то в другое, где, может, не так пронзающе свистят пули, где нет такой близкой, страшной опасности…»

Когда он в первый раз читал нам эту главу, по рукописи, на страницах которой еще, казалось, не просохли чернила, мы были поражены искренностью и мужеством писателя, ненавидевшего позу, не боявшегося показать своего героя в его становлении, со всеми его колебаниями и минутными слабостями.

Именно в этой глубокой правдивости, которую чувствовал читатель, была сила художественной убедительности Фурманова.

Высокое искусство побеждало схему и олеографию. «Чапаев» — это книга не только о Чапаеве, но и о Клычкове. О Фурманове.

Психологический рисунок обоих образов — и Клычкова и Чапаева — выражен различными художественными приемами: и внутренний монолог, и острый, обрывистый, динамический диалог, и авторская, фурмановская, оценка переживаний и поступков Клычкова, действий Чапаева, и авторское философское обобщение со взглядом в будущее.

Все, что только намечено в дневнике, здесь оживает, дается в движении. Показана борьба со «старым», «недостойным» нового человека, рождение новых чувств, процесс закалки Клычкова. Конечно, это сумел сделать художник-реалист, беспощадный к самому себе и своим героям и в то же время не принижающий их, верящий в них, умеющий глубоко проникнуть в психологию своих героев, способный подняться до высоты художественного обобщения.

Бывает и так, что дневниковая запись используется Фурмановым как материал для нескольких глав книги.

Так, «митинг Чапая» в дневнике сконцентрирован в одной записи, в книге о, дельные эпизоды, связанные с митингом, разбросаны по отдельным главам, органически вплетаются в эти главы, входя в композицию книги, намеченную Фурмановым уже после работы над дневниками.

В книге много и лирических сцен, которые, несомненно, возникли в воображении Фурманова уже тогда, когда он думал о боевых товарищах, перелистывая свои старые дневниковые записи. Так, запись «Ночные огни» — одна из самых интересных дневниковых записей — в книге значительно развита.

Суховатые строчки дневника как бы оделись в многоцветную ткань художественного произведения. Здесь и оснащенный новыми художественными деталями пейзаж ночной степи, и совсем по-иному, кистью художника написанный степной ливень.

Здесь и более глубокий показ настроений, переживаний, ощущение какой-то подавленности, заброшенности, «неуюта…». И очень точно описанные далекие блуждающие ночные огни в степи.

И главное, совсем иное, психологически углубленное развитие всего эпизода В дневнике скупо сказано: «Было холодно. Чапай приткнулся рядом…» И все. И вслед за этим «поднялись с зарей — мокрые, захолодалые, голодные, как волки…»

В книге совсем по-иному:

«..Было невыносимо тошно, противно от этой слякоти, холодно и мерзко. Чапаев сидел рядом, уткнувшись лицом в промокшую солому, и вдруг… запел — тихо, спокойно и весело запел свою любимую: «Сижу за решеткой в темнице сырой…» Это было так необычно, так неожиданно, что я подумал сначала — не ослышался ли?..»

И дальше идут проникновенные рассказы Чапаева о его бурной жизни. Он не раз видел в лицо смерть и эту смерть побеждал.