Фурманов

«По заголовку «Чапаев», — пишет Фурманов в другом месте, — не надо представлять, будто здесь дана жизнь одного человека, — здесь Чапаев собирательная личность».

Эту мысль подчеркивает Фурманов в специальной заметке «Мои объяснения».

«Обрисованы исторические фигуры — Фрунзе, Чапаев. Совершенно неважно, что опущены здесь мысли и слова, действительно ими высказанные, и, с другой стороны, приведены слова и мысли, никогда ими не высказывавшиеся в той форме, как это сделано здесь. Главное — чтобы характерная личность, основная верность исторической личности была соблюдена, а детали значения совершенно не имеют. Одни слова были сказаны, другие могли быть сказаны — не все ли равно? Только не должно быть ничего искажающего верность и подлинность событий и лиц» (подчеркнуто всюду Фурмановым — А. И.).

Эта запись в известной мере является ключом к раскрытию замысла Фурманова, его творческого метода. Писатель-реалист, привлекший огромное количество деталей боевой жизни и быта чапаевцев, писатель-реалист, идущий в изображении своих персонажей от жизни, от конкретного, в то же время достигает высокого обобщения, рисует действительность в революционном развитии, производит отбор, не находясь в плену у фактов и деталей (те, которые ему не нужны, он смело отбрасывает), показывает роль и место Чапаевской дивизии в жизни страны, в общей борьбе. Писатель сочетает реализм с революционной романтикой. Создает образы героев, глядящих далеко вперед.

Несомненно, органически связано с реалистической книгой Фурманова и не вошедшее в книгу эпическое посвящение автора:

«Мужикам Самарской губернии, уральским рабочим, красным ткачам Иваново-Вознесенска, киргизам и латышам, мадьярам и австрийцам — всем, кто составлял непобедимые полки Чапаевской дивизии, кто в суровые годы гражданской войны часто без хлеба, без сапог, без рубах, без патронов, без снарядов, с одним штыком сумел пройти по уральским степям до Каспийского моря, по самарским лугам на Колчака, на западе против польских панов, кто мужественно бился против белоказацкой орды, против полков офицерских, кто кровь свою пролил за великое дело, кто отдал жизнь свою на алтарь борьбы, — всем вам, герои гражданской войны, чапаевцы, я посвящаю свою книгу».

38

Новый, 1923 год мы встречали на квартире Фурманова. Много было песен и шуток. Только Митяй иногда средь бурного веселья уходил в себя, задумывался. И мы чувствовали, что он чем-то необычайно взволнован.

4 января Фурманов заканчивает книгу. И вот последняя бессонная ночь, замыкающая десятки ночей, заполненных «Чапаевым».

«Только что закончил я последние строки «Чапаева». Отделывал начисто. И остался я будто без лучшего, любимого друга. Чувствую себя как сирота. Ночь. Сижу я один за столом у себя — и думать не могу ни о чем, писать не умею, не хочу читать. Сижу и вспоминаю: как я по ночам — страницу за страницей писал эту первую многомесячную работу… А теперь мне не о чем, не о ком думать… Приблизился час моего вступления в литературную жизнь…»

Этот «час» настал, собственно, еще задолго до выхода «Чапаева».

20 января отдельной книжкой выходит, наконец, «Красный десант» и сразу привлекает внимание читателей.

Александр Серафимович Серафимович, наш литературный старшой, еще незнакомый с Фурмановым, написал:

«Когда я прочитал… «Красный десант», передо мною вдруг блеснула черная южная ночь, шелест камыша и таинственность смерти, которая невидимо плыла с этими потонувшими в черноте баржами, — люди плыли на заведомую гибель, в самую глубь, в самый тыл врагов, — туда, где пощады не будет. И мне вдруг стало трудно дышать. Да ведь это ж художник…»

Так в оценке первой же книги Фурманова разошлись во взглядах Серафимович и Воронский.

Выход «Красного десанта», конечно, был великой радостью для Фурманова. Но все мысли его были поглощены «Чапаевым». Ни за что другое не мог он взяться, пока не будет решена судьба этой любимой книги.

«Чапаев» все еще продолжал жить в его сознании, и он не мог в эти дни думать ни о других рукописях, ни об университетской учебе.

Куда сдавать книгу? Конечно, к Воронскому он больше не пойдет. Может быть, туда же, в Истпарт, где так хорошо отнеслись к его «Красному десанту». Это, конечно, не издательство художественной литературы. А что же его книга — роман, повесть, историческая летопись? Но какая разница. Главное, чтобы ее поняли, чтобы ею заинтересовались. А что, если откажут в Истпарте? Тогда уже никому рукопись не понесешь. Будешь читать ее только друзьям за домашним чаем и выслушивать до поры до времени их похвалы.

Работать долгие месяцы, дни и ночи, ночи и дни и вдруг… Однажды даже пришла мысль: не послать ли рукопись самому Ленину? Но он знал, что Ленин болен, и быстро погасил эту мысль. Да и кто бы разрешил ему отнимать у Ильича не только часы, а минуты!