Фурманов

Писатель-большевик сумел создать целую галерею героев, руководимых одной целью и вместе с тем нестандартных, очень несхожих по общественному положению своему, по развитию, по психологии. Здесь и Фрунзе, и Чапаев, и Клычков, и Петя Исаев. Здесь и два безногих бойца — лучшие пулеметчики дивизии, прошедшие с нею весь боевой путь, победившие свою физическую немощь, победившие самую смерть. Здесь и слепой красноармеец, нашедший дорогу из вражеского тыла в Чапаевскую дивизию. Здесь герои, с которыми мы встречались раньше у Максима Горького, с которыми (сила традиции!) мы впоследствии встретились и в книгах Николая Островского, и в «Молодой гвардии» Александра Фадеева, и в книге Бориса Полевого «Повесть о настоящем человеке».

Высоко оценили «Чапаева» многие руководящие работники Красной Армии: М. В. Фрунзе (что было особенно дорого Фурманову), В. А. Антонов-Овсеенко. «Хорошо написано, — сказал Антонов, — очень живо, легко, увлекательно и верно для той эпохи — эти качества неотъемлемы…»

И в то же время Антонов-Овсеенко рассматривал «Чапаева» только как часть большой эпопеи о гражданской войне, к работе над которой он советовал приступить Фурманову.

Да и сам Фурманов мечтал о том, что эта книга станет первой частью задуманной им эпопеи.

Этой сокровенной мечте писателя не суждено было воплотиться в жизнь.

Само собой разумеется, что мы, друзья Фурманова, молодые пролетарские писатели, приняли «Чапаева» восторженно, приняли как свое творческое знамя, не замечая даже тех художественных недостатков, которые в книге, несомненно, были.

И не только мы, молодые.

Высоко оценили книгу Анатолий Васильевич Луначарский, старейший большевик-литератор, руководитель Истпарта Михаил Степанович Ольминский, Александр Серафимович Серафимович.

Особенно тронула Фурманова беседа с Ольминским. Старик высказал Фурманову и целый ряд критических своих замечаний. Но безоговорочно утвердил основное решение Фурманова, основной выбор дальнейшего пути, пути в литературу.

— Превосходно, — сказал он, — пишите. Непременно пишите, по этой дороге, по писательской, вам и надо идти, это ваш верный путь. Я читал и «Десант» ваш и вспоминал об Иваново-Вознесенске. Пишите, хорошо… Я старый и опытный литератор, поверьте мне, что в вас не ошибемся, пишите.

После разговора с Ольминским Фурманов почувствовал себя бодрее, увереннее в силах своих, спокойнее за успех новых работ.

С радостью приняли книгу и старые чапаевцы, и прежде всего Николай Михайлович Хлебников. Верность и любовь к своему другу Николай Михайлович Хлебников пронес через многие десятилетия. И сейчас он, Герой Советского Союза и генерал-полковник артиллерии, является старейшиной нашего фурмановского землячества.

Однако слава не вскружила голову Митяю. Конечно, всякая похвала была приятна ему. Но… Как-то поздно вечером на Пречистенском бульваре, на скамейке у памятника Гоголю, он делился со мной сокровенными мыслями своими, говорил о том, что не надо чересчур восторгаться похвалами, что они могут быть и плодом дружеских отношений, когда закрываешь глаза на все недостатки (как, например, у тебя, и у Наи, да и у Николы (Хлебникова), — усмехнулся он), и следствием подхалимажа (и то может быть — в нашей среде… а я ведь какое ни на есть, а начальство… редактор…), и опасения попасть впросак, недооценить молодое революционное творчество….

Он так и записал в дневник свой: «Со стороны похвал задирать голову не годится, можно куриный помет по ошибке принять за куриные яйца. С другой стороны, отзывы отрицательные, бранчливые опять-таки не могут, не должны приводить в уныние…»

А были и такие. И не случайно бранчливые, а принципиальные, исходившие из уст людей, отрицавших творческие возможности пролетарской литературы.

«Чапаев» находился у самых истоков советской литературы. При всех тех стилистических недостатках, на которые впоследствии указал в дружеском письме Фурманову Максим Горький (сам Фурманов старался исправить их в новых изданиях), — это была для молодой нашей литературы книга программная.

И она была принята в штыки «эстетами», которым был чужд прекрасный пафос революции, отличавший «Чапаева». Она была принята с кислой, снисходительной миной теми критиками, которые потом так же скептически отнеслись к книгам Островского и Макаренко, не сумев и не захотев увидеть новое качество, которое внесли в советскую литературу Фурманов, Островский, Макаренко.

Неверную оценку качества книги давали и некоторые из тех литераторов, которые приветствовали появление Дмитрия Фурманова в литературе, но не поняли истинного характера фурмановского новаторства. Искажали истину критики, которые говорили о натурализме и фактографичности Фурманова и считали эту фактографичность едва ли не его главным достоинством.