Фурцева

Президиум ЦК увидел, что партийный аппарат вышел из подчинения. Молотову и Маленкову пришлось согласиться на проведение пленума, на котором люди Хрущева составляли очевидное большинство. Остальные, увидев, чья берет, тотчас присоединились к победителю. Роли переменились: Молотов и другие оказались заговорщиками.

Хрущев ловко выделил из семи членов президиума, выступивших против первого секретаря, троих — Молотова, Маленкова и Кагановича — и представил их антипартийной группой. Остальным дал возможность признать свои ошибки и отойти в сторону. Ворошилова и Булганина Хрущев вообще помиловал. От Булганина он, правда, потом все равно избавился, а Ворошилову позволил некоторое время оставаться на декоративном посту председателя президиума Верховного Совета СССР.

Антипартийной в советской истории становилась та группа, которая терпела поражение во внутрипартийной борьбе. Победил Хрущев, поэтому его противники оказались антипартийной группой. Через семь лет, в 1964-м, Хрущев потерпел поражение, и люди, которые говорили о нем почти то же самое, что Маленков и другие, оказались победителями и взяли власть…

На июньском пленуме Хрущев сделал реверанс в сторону партийных секретарей, обещая им большую власть и большие полномочия:

— Когда пришла группа товарищей — членов ЦК и попросила принять их, некоторые члены президиума заявили: «Что за обстановка в партии, кто создал такую обстановку? Так нас могут и танками окружить». В ответ на это я сказал, что надо принять членов ЦК. Молотов громко заявил, что мы не будем принимать. Тогда мной было сказано следующее: «Товарищи, мы члены президиума ЦК, мы слуги пленума, а пленум хозяин».

Зал зааплодировал. Хрущев завоевал аудиторию.

Пленум ЦК превратился в суд над антипартийной группой Молотова, Маленкова и Кагановича. Молотова на первое место поставил сам Хрущев — он считал Вячеслава Михайловича идейным вождем этой группы. Молотов и на пленуме, видя перед собой враждебный зал, не потерял присутствия духа и продолжал сопротивляться:

— Хрущев походя говорит о членах президиума ЦК: этот выживший из ума старик, этот бездельник, тот карьерист. Не может один член президиума распоряжаться нами, как пешками.

Молотов как недавний министр иностранных дел особенно возмущался, что, когда Хрущев с Булганиным были в Финляндии и их позвали в сауну, Никита Сергеевич принял приглашение:

— Булганин отказался и правильно поступил, а Хрущев в три часа ночи отправился к президенту Финляндии в баню и был там до шести часов утра. А я считаю, что надо вести себя более достойно.

Хрущев с удовольствием объяснил залу эту банную историю:

— Булганин, Маленков и другие товарищи говорят, что они любят париться в бане. Я, как вы знаете, юность провел в степях, на юге, там бань нет. Я в бани никогда не хожу, за исключением, Родион Яковлевич (он обратился к сидевшему в зале маршалу Малиновскому. — Л. М.), со времен войны, когда мы с вами на Дону были и парились. Приехали мы в Финляндию. Там все хвастаются банями. Президент Финляндии Кекконен говорит: когда я стал президентом, новую баню построил. Булганин не пошел, а я, хотя и не привык к бане, все-таки решил пойти — считал бестактным отказаться. Что делают в бане? Парятся. Мы тоже парились, шутили, смеялись. Должен сказать, что Кекконен — это один из самых близких к Советскому Союзу людей в Финляндии. И этим надо дорожить. Вы представляете себе: президент приглашает гостей в баню, а гости плюют и уходят. Это же обижает, оскорбляет их. Тут Хрущев повернулся к Молотову:

— Да как же тебе не стыдно? Ты вот ни с кем не пойдешь. Если бы тебе дать волю, ты довел бы страну до ручки, со всеми рассорился, довел бы до конфликта. Посмотри на свою телеграмму из Сан-Франциско, что ты в ней писал? Ты писал, что война может вот-вот начаться.

Молотов стоял на своем:

— Я не согласен. Можно было бы достойнее вести себя в Финляндии.

Тут уж не выдержал генеральный прокурор СССР Роман Андреевич Руденко:

— А вы считали достойным ехать к Гитлеру?

Молотову на пленуме припомнили всё. И что Сталин называл его «медным лбом», и что он участвовал в уничтожении людей. Члены ЦК сладострастно поносили своих недавних вождей, перед которыми десятилетиями ходили на полусогнутых. Большинство предъявляло Молотову ритуальные обвинения в антипартийной деятельности, но иногда, как в случае с прокурором Руденко, прорывались и искренние нотки.

Маршал Жуков, пожалуй, впервые рассказал о том, как Сталин, и Молотов утверждали расстрельные списки. Например, 12 ноября 1938 года — в один день — санкционировали расстрел 3167 человек.

— Мы верили этим людям, — говорил Жуков, — носили их портреты, а с их рук капает кровь… Они, засучив рукава, с топором в руках рубили головы… Как скот, по списку гнали на бойню: быков столько-то, коров столько-то, овец столько-то… Если бы только народ знал правду, то встречал бы их не аплодисментами, а камнями.

На Молотова эти страшные слова не произвели должного впечатления. Он ни на минуту не потерял хладнокровия и ни в чем не признавал себя виновным.

Маршал Жуков не отступал: