Футбол на снегу

Ольга достала из сетки апельсин и хотела его очистить, но вдруг замерла. Я повернул голову: из-за решетки за нами следил мальчик с детской лопаткой в руке. Ольга долго смотрела на мальчишку, потом бросила на меня короткий взгляд, подошла к ограде и сквозь прутья решетки протянула ребенку апельсин. Тот не спеша переложил лопатку в другую руку и так же не спеша принял подарок. Появилась девочка. Ее едва было видно из-за цоколя ограды. Наш знакомый исчез и привел с собой двух малышей. Все они получили по апельсину. Подошли еще дети. Сетка с апельсинами опустела.

Дети держали в руках апельсины, но не торопились их есть. Они смотрели на нас внимательно, не улыбаясь, почти строго, еще не совсем понимая, что же произошло.

Странное волнение охватило меня. Ольга, кажется, переживала то же. Мы медленно брели по снегу, не глядя друг на друга. Мы молчали, словно боялись себе признаться в чем-то. Я оглянулся. Дети стояли, прижавшись к черным прутьям ограды. Они улыбались и прощально махали руками.

Нет, я все-таки не спал. Едва скрипнула дверь, я открыл глаза. В комнате было сине. Я люблю его с детства, этот густой синий свет зимних вечеров.

Надо мной стоял Грачев. Он доставал из портфеля журналы и бросал их на тумбочку.

— Грезы в сумерках? — спросил он. — Или спишь?

— Сплю…

— Вот твои журналы. По дороге я полистал «Курьер». Мрачное дело! Демографический взрыв. К концу века нас будет шесть с воловиной миллиардов. Сидячих мест нет!

— Зажги свет, пожалуйста.

Я встал, походил по комнате, потом забрал журналы и вернулся на кровать. Журналов было много. Лукавая старушка из киоска вечно жаловалась на план и под шумок сбывала нам что попало. Среди печатной продукции, навязанной Грачеву, я обнаружил, например, польский женский журнал и даже образцы рисунков для вязания.

— Борис, — начал я и тут же замолчал.

— Ну…

Я мгновенно забыл, о чем хотел его спросить. С обложки дешевого журнальчика на меня смотрела Ольга. Ее сняли в момент беседы: рука поднята, знакомые, длинные сухие пальцы…

— Где ты взял этот журнал, Борис?

— Все там же. Бабка раздобрилась и продала мне все новинки. А в чем дело?

— Да вот… Ольга.

В середине журнала мы нашли еще несколько фотографий Ольги. Она была снята в зале музея, в толпе туристов, на фоне храма Василия Блаженного.

— Это же Москва, — сказал Грачев.

— Ну и что. Возила группу. Какой-то благодарный турист сделал репортаж о своем гиде.

— Понимаю… Наш очаровательный гид. Так, наверное, называется?

— Наверное… Здесь нет никакого текста.

— А на кой он нужен, этот текст. Красивая женщина. Смотри и радуйся.

А вот еще снимок-снимочек: Ольга в номере гостиницы. Она сидит в кресле, поджав под себя ногу. В руках у нее пилка для ногтей. Пола халата откинута ровно настолько, чтобы можно было видеть колено и начало бедра.

— Наловчился парень снимать, — весело говорит Грачев.

— Да-а… Они это умеют.

Перед сном, уже разбирая постель, Грачев вдруг спросил меня:

— Что у вас завтра?

— Как у всех.

— У всех большие полеты.

И тут я вспомнил: мы свободны. Нас эти, из института ждут. Мы по их заданию летали. Приборы будут снимать, потом регламентные работы… Неделя свободная. Или около того. Можно домой слетать, там сейчас, должно быть, морозец, снежок… Подам командиру рапорт. А что? Летом же не дали догулять, вызвали из отпуска… Через три дня Новый год, праздники. Страшно я разволновался. Пойду завтра с рапортом. Командир обещал: будет просвет, получишь недельку. Ну что им сейчас меня держать?

СЕРГЕЙ ШАГУН

Снег валил хлопьями — тяжелый, сырой. Ложился на землю и сразу таял. На летном поле каша. Под Новый год здесь всегда так. «Пасквильная погода», — говаривал, бывало, Диденко.

Мы сидели в аэродромном домике. Фомич рассказывал: