Футбол в зрелом возрасте

У нас с шефом свой кругляк есть, по мурманской дороге, в половине дня пути. И карьер есть, и многое другое, помельче. На нашем кругляке я отбывал трудовую повинность, так что и здесь не предполагал каверзы от Ваньки Каина. Кто Ванька и кто я…

Квартал, где сейчас начинали работать, был вытянутым с севера на юг, в плане километров двенадцать на три. Это я слушал бригадира и смотрел в тот самый план. Лес – ельник полуторастолетний, покрупнее, помельче, но «валом» – годняк. Посреди квартала сохранился давний визир, еще советский. Спустя двадцать лет снова умелые руки дошли. А добрые или нет, время покажет. Тогда отмеряли шнуром, сейчас лазером. Метровый визир шириной в метр зарос кустом и малолеткой. Природа не терпит пустоты.

Но снова найдена метка на другом конце просеки, в полукилометре, и работяги опять зачищают все, что проросло сквозь время перемен. До квартального просека, до вешки. Есть на участке и модельные деревья, которые шли раньше на экспорт, хотя трудно теперь понять, если все продано, что с ними делать?

– По другой цене пойдут. Пуля дырочку найдет, – говорит бригадир Емельянов, не старый еще дядя, хотя и со старостью нынче не все понятно. Кирза, ватник, кепарь и сумка полевая. Лет с полста. Бригада помоложе, и с миру по нитке. Других уж нет, а те еще далече.

– А купец кто?

– А это вам известней, начальникам.

– А начальник-то здешний каков? Не балует?

– Что ж вы меня спрашиваете? Вы уедете, а он останется.

– Иван-то?

– Иван Сергеич.

– Дражайший! Вы мне обязаны ответить. Я генеральный директор. А он по доверенности.

– Директор тот, кто на месте сидит. Говорит речи, будущее сулит. Приказы пишет. А все беды у нас от того, что сало одни топят, а на допросы другие ходят.

– Какие допросы?

– Да так. К слову пришлось.

– Ладно. В чужой монастырь с песнями не ходят. А чего еще достопримечательного, кроме лесоповала, здесь есть?

– Лесозаготовка. Нижний склад. Пятьдесят четвертые и пятьсот девятые. Задние мосты и коробки. Пилорамы вологодские и даниловские. Вот рамки пильные подорожали опять. Коренной подшипник нужен на вологодскую. Стучит.

– А механик где?

– А я и есть механик. И многое другое в одном флаконе. Пойдемте перекусим.

– Да пойдемте. Чайку бы хорошо.

– Чайку всегда хорошо. Мне на сегодня ясна диспозиция. Если вопросов нет, пойдемте к конторе. Там поосновательней будет. Там столовая. Напрямки пойдем. Транспорта сегодня не будет до вечера.

Я ждал тропу, а ее не было. Не было признаков следов вообще. Время от времени попадались затесы.

– Три версты. Мимо болота, после ветровала совсем близко.

– А чего так забрались?

– А ближе все выбрано. Срублено по-легкому.

– Кем?

– Вашими предшественниками. Большевики планово двигались. Стратегически. А эти по-легкому.

– А Иван?

– А при чем здесь Иван? Он должность исправляет. Ему сказано бежать, и он бежит.

Бригадир-механик внешней добротой и доброжелательностью не отличался.

– А про транспорт говорили…

– Лесовоз здесь транспорт. Пятьсот девятый. Слыхал?

– Вроде того.

– Так вникай. Еще трасса не набита толком. Участок не отрихтован. Чего топливо жечь? А ГАЗон сейчас не на ходу.

Давненько не был я в такой дремучести. Комары злобные, подлесок, бурелом, болото, а когда ушли с просеки и еще не показались постройки лесопункта, то и вовсе мир иной.

– Подожди. Как тебя звать-то? – спросил я ортодокса-механика.

– Как и тебя.

– То есть?

– Что я, совсем темный? Не знаю, как директора звать?

– Так я ж далеко.

– Ты власть. Знать тебя положено.

– Не прост ты, Паша.

– Павел Ильич. Полное совпадение.

– Хорошо, что фамилии разные.

– Вот именно.

– Давай присядем на пеньки.

– Отчего ж не присесть.

Тезка в кирзовых сапогах, штормовке, кепаре, рубахе-ковбойке. Лицо хорошее, заводское, спокойное. А на моем – тщета и суетность. Памятозлобие на моем, непочитание начальства, а чревоугодие и винопитие дотошно обозначают подбрюшник. А там и само брюхо появится.

В места сии я попал утром, на пароходике, а потом – на попутке, а потом – по тропе с попутчиком. А пароходик ходит раз в день…

Река поворачивала, изгибалась. Подступали к воде березы, невысокие и тонкие, потом был осинник, кажется, ольха, как я мог догадаться, а позади стояли темной стеной ели, высокие и стройные. Синяя вода сверкала бликами на перекатах.

Над рекой на крутом холме стояли дома и прочие нужные постройки – обширные дворы, толстенные бревна. И люди жили в этих домах, во дворах собачки маялись от служебного рвения. Мы пристали под кручей к отлогому берегу, где старая добротная пристань ждала нас. Уже выходя из поселка Белый Мыс, я позавидовал чернейшей завистью живущим здесь. Резное крыльцо и наличники. Огород, и весла возле прируба, и сама лодка смолится, а на реке лед еще не весь сошел. Такой вот Пол Уитмен. И тут мне стало совсем плохо от сочетания только что сложенных в предложение слов.

– Ты, Паша, в Авиагородке живешь?

– В нем. А в Мысу сестра. Ей дом отошел, а у меня квартира. Однако не забываем родственников. Племянников аж трое.

– А говорят, вымирает Родина.

– Это говорят те, кто не понимает. Они и вымирают. Потом обсудим. С теми, кто останется.