Футуроцид. Продолженное настоящее

– Переводится как «бойкая птичка». Ну ты все понял?

А что Дагу тут нужно было понять?

Ладно, разберемся потом.

Далее последовал некто Профессор, лет шестидесяти, очки, седая бородка, твидовый мягкий пиджак: здравствуйте, очень приятно, – сдержанные манеры интеллигента. Затем – Сонник, пухлый, как младенец, подросток, у него действительно был такой вид, что он, лишь только от него отойдут, мгновенно заснет. И наконец – Марго, так упакованная в вельветовый брючный костюм, что сразу чувствовалось: она – бухгалтер какой-нибудь процветающей корпорации, может быть, даже – начальник планового отдела; властный взгляд, укладка завитых платиновых волос, ее хотелось назвать королевой по аналогии с известным романом, это она, вероятно, и имела в виду, когда выбирала свой псевдоним.

Насчет остальных, еще человек десять – двенадцать, не все из которых присутствовали, Агата сказала: разберешься, постепенно сообразишь, кто тут есть кто, и Даг верхним офисным чутьем уловил, что те, кто ему представлены, это своего рода дружеское комьюнити, «группа в группе», один из кланов, стихийно сложившийся внутри рабочего коллектива. Хочешь – не хочешь, а он теперь к этому клану принадлежит. У них в фирме точно такая же рассортировка.

Однако что там со временем?

Даг переводит взгляд на часы, которые бледной медузой распластаны чуть выше двери. В прямоугольной кабине настаивается сумрак. Объем ей придают два микроскопических красных глазка, тлеющие на стенах справа и слева. Гремлин, он еще, оказывается, и психолог, считает, что трансцендированию благоприятствует интервал между светом и темнотой, именно сумрак, именно графическая неопределенность, где реальное выглядит нереальным и наоборот. Ни хрена, видимо, не благоприятствует. Даг уже почти две недели, как проклятый, дежурит в этой кабине, поначалу и по шесть, и по восемь часов в ней просиживал – как известно, нет дурака хуже энтузиаста. Теперь-то эти романтические порывы подвыдохлись, стало ясно: сиди – не сиди, результат одинаковый. Из камня воду не выжмешь. За две недели его лишь раз пробил все тот же старый трансцензус – тот же переулок, те же нежилые дома, тот же разлив воды на Загородном проспекте, тот же выползающий из-за угла, обшарпанный бронетранспортер, с коего соскакивают солдаты. Любопытна, правда, одна деталь, на которую обратил его внимание Гремлин: зная здесь, что там с ним произойдет, он, Даг, попадая туда, ничего об этом не помнит. Как будто возникает каждый раз новая личность. Ну и что? Какие выводы можно из этого сделать?

В общем, за две недели – один старый трансцензус, и все.

Нельзя сказать, что это хоть сколько-нибудь значимый результат.

Слегка утешает, что у других дело обстоит не лучше. Агата за два с лишним месяца пребывания здесь, выловила всего две полноценные картинки. Причем как раз по второй удалось идентифицировать его, Дага. Ведь Агата – профессиональный художник. Сразу же нарисовала портрет, и потом поиском в интернете установили точные данные.

– Неужели я в Петербурге один такой? – поинтересовался Даг.

– Нет, конечно, поиск дал тринадцать кандидатур. Но у тебя совпадение было девяносто четыре процента, с большим отрывом от остальных.

У Марго тоже было всего два трансцензуса, у Профессора – два полноценных и один какой-то невнятный: тени, тени, серые, наплывающие друг на друга комки, словами не описать. Рекордсменом в их клане являлся Сонник: целых четыре трансцензуса, и все – яркие, однозначные, словно кадры кино. Агата по его описаниям сумела создать, как сам Сонник выразился, аутентичные изображения.

Может быть, имеет смысл дремать так же весь день?

Наконец секундная стрелка совмещается вместе с минутной на одиннадцати часах. Отчетливо щелкает. Рабочий сеанс окончен. Даг с наслаждением и хрустом потягивается. Однако дверь наружу открывать не спешит. Он хорошо представляет, как все, кто сейчас находится в общей аудитории, повернутся к нему и у всех в глазах будет один и тот же вопрос.

Ну что?

И по ускользающему взгляду его поймут, что по-прежнему – ничего.

Но не сидеть же в кабине до ночи. Даг все-таки откатывает дверь, движущуюся в пазах, и видит, что лица в аудитории повернуты отнюдь не к нему, а ко входу из коридора. Там, в проеме, в болезненной люминесценции ламп, стоит парень – иллюстрацией Великого голода – в распахнутом халате на голое тело, с сизой, выбритой, почему-то покрытой ссадинами головой, кажется, даже босой.

Он воздевает костистые руки, как будто молится, и в напряженной тишине говорит:

– Это я… Ребята… Возьмите меня к себе…

Тут же, будто снежные джинны, его с двух сторон подхватывают санитары в масках, скрывающих лица, в белых медицинских комбинезонах и без усилий, словно на крыльях, уносят куда-то в глубины Флигеля.

Тишина, неподвижность царят в аудитории еще секунды три или четыре.

А потом все, будто ничего не случилось, возвращаются к экранам компьютеров.

– Что это было? – одними губами спрашивает Даг.

– Это был Яннер, – говорит Агата.

* * *