Габриэль-сатаноборец. Хроника времени папы Льва XIII

Таксиль пополз в направлении голоса и, только приблизившись, позволил себе поднять голову. Благоговейно приложился к атласной туфле и изобразил нечто подобное всхлипу или взрыду.

— Встань, — сказал папа.

Встал и увидел всего Непогрешимого. Папа уже не тонул в громадном кресле, площадь которого он занимал едва ли в пятой ее части, а, наоборот, увенчивал его собой. Иссохший семидесятисемилетний старец имел даже, пожалуй, величественный вид, а черные глаза его смотрели из-под густых бровей пронзительно и умно. Он указал Таксилю на небольшое кресло справа от себя, а Фуэ — слева. Оба сели. Таксиль вынул из кармана платок и стал вытирать им глаза, которые слезились не так обильно, как следовало бы.

— Чего бы ты хотел от нашей церкви, новообращенный сын ее?

Таксиля как будто вырвало из кресла и бросило опять на колени. Он успел подумать, что со стороны это должно выглядеть смешно. Боковое зрение показало ему монсеньора Фуэ, который, кажется, внутренне посмеивался над его поведением. Но нужна последовательность.

— Единственное, чего я хотел бы в этот момент, — почти прорыдал Таксиль, — это умереть у ваших ног, дорогой отец мой!

Папа добро и благосклонно усмехнулся:

— Нет, сын мой, ты нужен церкви, ты еще многое сделаешь для ее возвеличения и прославления, для низвержения ее врагов. Садись, прошу тебя.

Таксиль сел и стал опять вытирать глаза.

— Должен сказать тебе, — продолжал папа, — что твои книги имею в своей библиотеке, конечно, те, которые изданы в последние два года…

Шпилька! Непогрешимый не забывает о богохульных антирелигиозных памфлетах, принадлежавших прежнему Таксилю. А автор их в приступе бурного раскаяния закрыл глаза рукой и приготовился безудержно зарыдать… Но папа говорит:

— Искреннее покаяние омывает и спасает грешную душу. Ты же, дорогой мой Пажес, доказал искренность своего раскаяния делами и продолжишь эти дела свои с еще большей силой и рвением…

Таксиль хотел что-то вставить, заверить в том, что да, он до конца дней своих будет продолжать громить синагогу Сатаны, разоблачать какие бы то ни было происки врагов и т. д. Но папа не дал ему говорить, он сам разговорился и не любил, когда его в этих случаях останавливали. Вернулся к прежней нити:

— Твои книги имеются в моей личной библиотеке, и я прочитал их. Больше того, и теперь иногда обращаюсь к ним, когда в этом возникает необходимость или потребность. Это хорошее начало твоей деятельности, которая будет на пользу церкви и веры Христовой и которая безмерно прославит твое имя в сердцах католиков и в анналах церкви. Но скажу тебе прямо, сын мой, это только начало. Сатана…

В голосе святейшего зазвучал метал ненависти:

— Сат-та-ана! Он силен и коварен, его служители — масоны продолжают творить свои козни. Сат-та-ана! Сын мой, ты должен помочь церкви сокрушить его могущество…

В течение получаса продолжался громовой монолог наместника Христа на земле, гневный и патетический, умиленный и наставительный. Сыпались факты и цитаты, мелькали имена отцов церкви, названия папских булл и энциклик. Это был блестящий фейерверк эрудиции и темперамента, в свете которого Сатана и его масонская агентура оказывались полностью разоблаченными, бесповоротно осужденными и просто уничтоженными. Эрудиции и запала оратору хватило бы еще надолго, но старик устал. Он стал покашливать и тяжело дышать. Это положило конец его речи.

Таксиль не спускал глаз с папы, но поглядывал и на монсеньора; тот откровенно скучал. Оратор его не видел, он вообще ничего не видел, он только слышал, и то лишь самого себя. Умолкнув, папа изнеможенно закрыл глаза, и две-три минуты в комнате царило молчание. Таксиль и Фуэ ждали. Старик открыл глаза и вдруг улыбнулся. Оба слушателя выразили на своих лицах высшую степень восторга и увлеченности.

Аудиенция кончилась к полному удовлетворению Таксиля. Папа с большим удовольствием принял подарок, он рассматривал его с видом знатока и даже пытался царапать поверхность чернильницы ногтем мизинца. На прощанье он благословил Таксиля, и тот в сопровождении монсеньора отбыл в отель.

Весь обратный полуторасуточный путь поездом в Париж Таксиль был под впечатлением приема у папы. Он пытался дать трезвую оценку папской речи и всей его личности. Видимо, он не фанатик и не обманщик, а и то и другое. Вера и интересы поддержания веры в других людях побуждают его терпимо относиться к приемам обмана и поощрять эти приемы. А обманывая других, он невольно и незаметно сам поддается своему же собственному обману и начинает терять представление о границах между истиной и ложью. Сложный психологический переплет!

Самое же важное — практика. Какие практические выгоды, спрашивал себя Таксиль, я могу извлечь из всего этого? Что мне, собственно, дальше делать?