Габриэль-сатаноборец. Хроника времени папы Льва XIII

Возможны два варианта. Один: спокойный, рассудительный человек размышляет, взвешивает, его утверждения основаны на знании христианского учения и богословской литературы, а также всей колоссальной церковной документации, он уверен в полезности для церкви своих разоблачений масонства, он убежден в том, что позиция церкви не может быть иной, как признание масонства синагогой Сатаны. Другой вариант: экзальтированный сангвиник, взвинченный своей верой почти до истерии, ненавидящий всех врагов церкви до умопомрачения, способный в момент особо острых религиозных переживаний испытать нервный приступ, в ходе которого появляются иллюзии и даже галлюцинации. Предпочтительней второй вариант, хотя во встречах с кардиналами неплохо прошел первый, — с папой надо, пожалуй, по-иному. Пусть папа не думает, что передним человек, считающий себя его сообщником, готовый вместе с ним участвовать в хладнокровно планируемом и осуществляемом обмане, — ведь это и самого папу зачисляет в обманщики! Нет, перед ним искреннейший фанатик, идущий на самопожертвование во имя того, что ему кажется истинным и полезным для интересов церкви. И придется ведь слезу пустить! Это не так легко, но достижимо, при удаче можно даже разрыдаться. Физиономия у меня не очень подходящая для таких упражнений. Таксиль придвинул к себе стоявшее на комоде овальное зеркало. Да, неистребимая плутоватость, ярко сангвиническая личность, но никак не экзальтированная и не проникновенная. Марселец! Удастся ли сыграть?

Ночь была бессонная. Возникали новые планы на случай, если все обойдется, и на другой случай — если папа в той или иной форме выгонит. И когда явился в назначенное время монсеньор Фуэ, Таксиль был усталым, напряженным, взволнованным. Тот посмотрел на него с интересом и некоторым удивлением. Впрочем, тут же объяснил себе: понятно, что волнуется… Стал успокаивать:

— Не беспокойтесь, сын мой, святой отец расположен к вам. Все будет хорошо.

Но Таксиль не собирался успокаиваться, наоборот, он поддерживал в себе состояние взбудораженности и с удовольствием рассматривал в зеркале свои красные от бессонницы глаза. Так легче будет и расплакаться, и вообще изобразить нужную степень чувствительности и одержимости фанатизмом. Потом он обратился к монсеньору:

— Я жду ваших указаний, дорогой отец.

— Они очень просты, — ответил Фуэ. — Вы войдете в кабинет святейшего вместе со мной и вслед за мной станете на колени, приложитесь к его туфле и будете ждать, что скажет папа. На всем протяжении беседы вы только отвечаете на вопросы, по возможности немногословно, сами никаких вопросов не задаете. Вы — ведомый и пасомый. Говорю это вам как мирянину, который может не знать наших обычаев и этикета. А самое главное — вы можете не знать некоторых особенностей характера нашего мудрейшего и великого отца…

При этом Фуэ молитвенно вознес очи горе, но когда он опять обратил свое лицо к Таксилю, тому показалось, что в его выразительных красивых глазах поблескивает огонек иронии.

— Скажите, пожалуйста, отец мой, — спросил Таксиль, — не будет ли выглядеть неуместным, если я преподнесу святому отцу сувенир — маленький золотой чернильный прибор?

Фуэ оживился:

— Нет, нет, никак не неуместно. Это будет очень хорошо. И если не считать просьбы о благословении, которая сама собой разумеется, единственное, с чем вы обратитесь к папе, — попросите о принятии этого подарка.

Таксиль вспомнил установившуюся за Львом XIII репутацию скряги. Когда он покупал в Париже золотой приборчик, у него было сильное искушение обмануть папу и на этот раз — купить латунный и позолотить его. Но побоялся: ведь этот скупердяй может обратиться к ювелиру за проверкой и оценкой подарка. Сердить святого отца на этом этапе их взаимоотношений никак не следовало.

Сели в тот же кабриолет с тем же роскошным рысаком и покатили по ослепительно солнечному утреннему Риму.

Опереточно-величественные швейцарские гвардейцы у бронзовых ворот Ватикана, просторные зеленые внутренние дворы, наконец, нарочито скромный вход во дворец, где содержался несчастный «ватиканский узник», анфилада почти пустых залов, через которые надо было пройти до того, как вступить в святая святых — кабинет Непогрешимого, все это создавало у Таксиля смешанное ощущение торжественного и смешного, высоко серьезного и театрального. При всем при том, подходя вслед за монсеньором к последней двери, за которой он должен был, наконец, увидеть преемника апостола Петра, Таксиль подумал, что это, пожалуй, один из самых знаменательных моментов его причудливой жизни.

И вот Фуэ вступил в кабинет. Стоявший у входа служитель сначала преградил дорогу Таксилю, но скоро по какому-то знаку раскрыл дверь, и наш герой сделал последний шаг на пути к заместителю бога на земле.

Еще ничего не разглядев, он распростерся ниц на полу и молча стал потихоньку оглядываться. Скорей угадал, чем увидел, утонувшую в кресле щуплую фигуру папы. Раздался неожиданно звучный низкий голос:

— Подойди, сын мой!