Габсбурги. Власть над миром

Сюжет замысловат и однообразен, но в нем несложно разглядеть аллегорическое изложение масонских ритуалов и идей, кое-как связанное воедино в нестройное, но прелестное целое. У героев всего по одной-две арии, поскольку их индивидуальность менее важна, чем те идеи, которые заложены в самой опере. Храмы (света, природы и мудрости), пирамиды, обряды посвящения, жрецы и другие масонские символы имеются тут в изобилии, а несколько персонажей, видимо, можно отождествить с реальными членами масонского братства — так, Зарастро, судя по всему, был портретом наставника эрцгерцогини Марии Анны Игнаца фон Борна. Сюжет так переусложнен, потому что Моцарт и автор либретто Эмануэль Шиканедер хотели, чтобы популярные мотивы немецкой волшебной оперы и зингшпиля сочетались в спектакле с впечатляющим зрелищем и завуалированными идеями масонства[375].

Партитура оперы тоже кишит отсылками к масонству. Число три, главный ключ к масонским обрядам, обозначается тремя громкими аккордами, открывающими увертюру, и тремя бемолями в тональности ми-бемоль. Пары лигатурных нот соответствуют цепи масонского братства; гармония выражается использованием параллельных терций и квинт, кажущиеся противоположности примиряются за счет контрапункта или одновременного исполнения двух мелодий. В состав оркестра с полным диапазоном инструментов включен и кларнет, обычный в масонских ритуалах. Как объяснял Моцарт своему товарищу по масонской ложе Йозефу Гайдну, «если каждый инструмент не будет учитывать права и особенности других инструментов во взаимосвязи со своими собственными правами… цели, которая есть красота, не достигнешь». Таким образом масонские идеи равенства и братства имели значение как в партитуре, так и в оркестровой яме[376].

Отсылки к масонству есть не только в «Волшебной флейте», но и в «Свадьбе Фигаро», и в сочинениях других драматургов и композиторов того времени. Это вполне ожидаемо, поскольку в масонских ложах состояли многие сочинители и владельцы театров, включая соавтора Моцарта Шиканедера (он же пел партию Папагено на премьере). Драматурги в поисках вдохновения нередко обращались к волшебным романам Кристофа Виланда, который тоже был масоном — собрание его сочинений, изданное в Лейпциге в 1794–1811 гг., насчитывает 45 толстых томов. В уступчивости цензоров, легко пропускавших масонские тексты, также нет ничего странного. Зонненфельс, Хегелин и, вероятнее всего, ван Свитен тоже состояли в братстве вольных каменщиков[377].

Иосиф II масоном не был и считал масонские ритуалы чепухой. Однако он осознавал, что секретность лож может служить прикрытием для бунтовщиков, и потому требовал, чтобы списки членов братства передавались в полицию. Он упростил структуру лож, заставив многие из них объединиться, так что 13 столичных превратились в три. Провинциальные ложи Чехии, Трансильвании, Венгрии и австрийских земель он отдал в подчинение венской Великой ложе. Как отмечал тогда один из магистров, реформы Иосифа «объединили все масонские ложи австрийской монархии в одну упорядоченную и управляемую систему». По иронии судьбы самым успешным опытом унификации учреждений стала для Иосифа реорганизация масонского братства, над которым он потешался, а не государственного аппарата, перед которым он преклонялся[378].

Во второй половине 1780-х гг. реформы Иосифа II сталкивались со все большими проблемами, а оппозиция его курсу усилилась, так что он ужесточил цензуру и в газетах, и в театре. Он запретил комические импровизации, ввел налог на прессу и дал полиции указание выявлять неблагонадежных, которые стремятся «расшатывать религию, мораль и общественный порядок». Уголовный закон он тоже перекраивал по собственному произволу: санкционировал применение наказаний задним числом и ввел «превентивное заключение» — способ бросить человека в тюрьму без суда. Полиция стала отдельным министерством, а ее права устанавливались декретами, которые не подлежали публикации. «Хорошо отлаженное государство», к которому стремились реформаторы, в последние годы правления Иосифа превратилось в полицейское.