Габсбурги. Власть над миром

Влияние ван Свитена на императрицу было огромно. Как ее личный врач, он имел весьма близкий доступ к ее физическому телу и использовал свое положение доверенного лица, чтобы подчинять себе членов цензурной комиссии. Таким образом в конце концов увидели свет трактат Монтескье «О духе законов», сочинения Монтеня, Лессинга и Дидро. В основном ван Свитен подвергал цензуре сочинения «сверхъестественного», религиозного содержания, французскую порнографию и лишь самые яростные выпады против государственного строя и католической церкви. И все равно экземпляры запрещенных книг сохранялись и по особому запросу предоставлялись ученым для работы — лишь считаные сочинения запрещались безоговорочно[369].

Иосиф II пошел еще дальше, отменив после 1780 г. большую часть ограничений. Если при Марии Терезии под запретом числись около 5000 изданий, при Иосифе это число сократилось до 900 (кажется, что это много, но одно сочинение нередко выходило под несколькими разными названиями). Также Иосиф смягчил надзор за новостной печатью. Результатом стал расцвет публицистики и бурление общественных дискуссий. Прежде в Вене выходили лишь две газеты по два номера в неделю у каждой — недолго просуществовавшая Gazette de Vienne и Wienerisches Diarium (переименованная в Wiener Zeitung, она выходит и теперь, претендуя на титул старейшей из существующих газет). Обе без каких-либо комментариев сообщали зарубежные новости и перепечатывали дворцовые коммюнике. Теперь появились новые ежедневные или выходящие дважды в неделю газеты, печатавшие светские новости, политические мнения и репортажи о (в буквальном смысле) заставлявших шевелиться волосы опытах с электричеством, магнитами и янтарем. Тихоокеанские экспедиции капитана Кука тоже исправно обеспечивали газетчиков отличным материалом[370].

Около 70 венских кофеен были удобными местами для чтения и обсуждения новостей: кофейня на улице Кольмаркт по соседству с Хофбургом выставляла 80 дополнительных стульев прямо на узкой мостовой. Вена приобретала то, чего у нее до сих пор не было, — публичную сферу, не связанную с государством и критически его оценивающую. Из кофеен представители новой прослойки «праздных» (Müssigganger) отправлялись кочевать по салонам, ложам, театрам, паркам и собраниям ученых обществ. Многообразие и обилие подобных мест изумили одного посетившего Вену французского аристократа. Открывались и библиотеки. Публику уже обслуживали и Дворцовая, и Университетская библиотеки, но теперь и знать сделала свои личные собрания доступными для посторонних. В книжных лавках и типографиях тоже можно было взять книги на время.

Была у Вены и неприглядная сторона. В городе с населением 200 000 человек работало 10 000 «обычных проституток» и 4000 «изысканных» куртизанок; 12 000 человек болели сифилисом, а детская смертность составляла 40 %. Панель (Strich), вдоль которой, зазывая клиентов, стояли проститутки, тянулась от собора Святого Стефана по улицам Грабен и Кольмаркт, дальше до городской стены и до самого Хофбурга. Вдоль этого маршрута имелось множество церквей с темными уголками внутри. Более дешевые проститутки работали в парках. По приказу Марии Терезии проституток-рецидивисток высылали в Венгрию, где, как сформулировал один остряк, «они смогут развращать только турок и неверных». Иосиф, впрочем, действовал мягче: велел выкорчевать кусты в парках, а церкви запирать на замок. Осужденных уличных женщин он заставил убирать улицы. Им брили головы, а широкие юбки на обручах, служившие знаком их ремесла, конфисковывали[371].

Нравственности придавалось большое значение. Мария Терезия учредила Комиссию по целомудрию (Keuschheitskommission), которая боролась с проституцией в Вене и ее окрестностях, но дело обернулось посмешищем — теперь гулящие женщины, передвигаясь в одиночку, перебирали четки, будто порядочные дамы, идущие к обедне. Тем не менее суд нравов при городском совете просуществовал в Вене вплоть до начала XIX в. Театры тоже заботили и Марию Терезию, и ее сына. Актрис считали распутными по самому роду занятий, а странствующие исполнители внушали подозрение своей неукорененностью. Мало того, власти верили, что театр транслирует простые мысли, влияющие на впечатлительную публику. Особенно вредными признавались непристойные, зачастую импровизированные монологи паяца Ганса Вурста — смесь сальных намеков с социальной сатирой[372].