Габсбурги. Власть над миром

В 1573 г. Филипп II назначил Рекесенса наместником в Нидерландах с тем, чтобы тот подготовил почву для дона Хуана. Рекесенс был талантливым дипломатом и убежденным миротворцем, но Филипп запретил ему идти на любые уступки в вопросах религии. Дон Хуан тем временем повел испанский флот на Тунис, который сдался, едва корабли прибыли под его стены. Принц упрашивал Филиппа даровать ему титул короля Туниса, но вместо этого Филипп приказал плыть обратно в Италию, и город немедленно вернулся под турецкую власть. И только после смерти Рекесенса в 1576 г. дон Хуан занял давно предназначенный ему пост наместника Нидерландов. Увы, как и его предшественники, он не снискал там популярности, потому что Филипп настаивал на возвращении мятежников в католицизм.

Дон Хуан проклинал свою злую судьбу и сетовал на удел «самого обделенного рыцаря на свете». Раз за разом уступая лидерам восстания и в переговорах, и в бою, он потерял поддержку умеренной католической знати, которая пригласила австрийского эрцгерцога Матиаса занять пост наместника вместо дона Хуана. Сломленный телесно и душевно (вероятно, вследствие сифилиса), в октябре 1578 г. дон Хуан умер от лихорадки. Военное положение Испании в Северной Европе было настолько шатким, что везти тело дона Хуана на родину морем сочли слишком опасным, поскольку его могли бы захватить голландские мятежники или англичане. Вместо этого его разделили на четыре части и в седельных сумках тайно переправили через Францию в Мадрид, где соединили вместе и захоронили в Эскориале[161].

Погребение в Эскориале было честью, которой не удостоился больше ни один из габсбургских бастардов, и дону Хуану она досталась только за славную победу при Лепанто. Современники были убеждены, что Лепанто стало своего рода Божественным испытанием, которое с достоинством выдержало все христианство, но в чем заключался высший смысл этого испытания, оставалось неясным, так как турки вскоре доказали, что их армия и флот сохранили прежнюю мощь. В поисках ответа толкователи обращались не только к Библии, но и к классическим текстам, из которых тщательнее всего анализировалось пророчество Кумской сивиллы из «Буколик» Вергилия, написанных около 40 г. до н. э.:

Круг последний настал по вещанью пророчицы Кумской,

Сызнова ныне времен зачинается строй величавый,

Дева грядет к нам опять, грядет Сатурново царство.

Снова с высоких небес посылается новое племя.

К новорожденному будь благосклонна, с которым на смену

Роду железному род золотой по земле расселится.

Дева Луцина![162][163]

(Сатурн здесь — бог изобилия; Луцина — богиня деторождения.)

За этот небольшой отрывок с четким упоминанием некой девы и предположительным предсказанием рождения Христа пропагандисты Филиппа II ухватились, чтобы продемонстрировать, что благословение Богородицы и служение вере приведут к новому всеохватному и блистательному миропорядку. Лепанто был лишь одним эпизодом в осуществлении этого пророчества, но одновременно и аллегорией, в которую можно было включить любые визуальные и литературные образы династии. Морское сражение перекликалось с концепциями, связанными с габсбургской эмблемой золотого руна, напоминая о сокровище, добытом мифическим мореплавателем Ясоном (тем более что флагманское судно дона Хуана при Лепанто называлось «Арго» в честь корабля Ясона). Развернутый в сражении христианский стяг с монограммой IHS, обозначавшей одновременно и Святой крест, и девиз «In Hoc Signo» («Сим победиши»), также отсылал к триумфальному штандарту первого христианского императора Рима Константина Великого (312–324). На картине Тициана «Аллегория Лепанто» Филипп II поднимает к Богу своего новорожденного сына Фердинанда (он умрет в младенчестве), будто Святые Дары, таким образом связывая разворачивающуюся на заднем плане битву с династическим культом евхаристии.