Габсбурги. Власть над миром

Все эти репрезентации создавались по заказу Филиппа или его приближенных, но иностранные и простонародные описания битвы содержали не менее волнующую символику. Французские авторы писали о Лепанто как о новой битве при Акциуме, а о Филиппе II — как о новом Августе. (Октавиан, позже названный Августом, в 31 г. до н. э. разбил в морском сражение при Акциуме флот Марка Антония и Клеопатры.) Подобно испанцам, они соединяли войну против Османской империи и борьбу церкви с ересью, создавая новый культ святых воинов. В 1585 г. шотландский король Яков VI написал о Лепанто эпическую поэму на англо-шотландском языке, которую вскоре перевели на латынь, французский, голландский и немецкий. Рельефы, изображающие битву, появлялись даже на солонках и чернильницах, а в церкви Святой Марии в Лугано (ныне Швейцария) местный художник написал фреску, на которой Богородица учит младенца Христа метать пушечные ядра в турецкие военные корабли[164].

Сын и преемник Фердинанда император Максимилиан II (правил в 1564–1576 гг.) не принимал участия в событиях, приведших к битве при Лепанто, уклонившись от предложений Пия V и Филиппа II присоединиться к Священной лиге. Как объяснял сам Максимилиан, немецкие князья-протестанты не станут помогать лиге, возглавляемой папой. Но его отказ объяснялся также и унаследованной от отца склонностью улаживать споры путем переговоров и его собственным прохладным отношением к католичеству, сложившимся в результате сомнений и внутренних духовных исканий. Увлеченный читатель итальянского богослова Аконцио (ок. 1520–1566), Максимилиан, похоже, разделял его идею, что за внешними различиями скрывается одна истинная вера и что турки и даже евреи, возможно, нужны, чтобы напоминать христианам об их долге. Он не допускал гонений на иноверцев, а в 1568 г. заключил мир с султаном Селимом, после чего ограничивал свои воинские забавы заводным корабликом (nef), которым развлекал гостей на обедах[165].

В последнее десятилетие жизни художник Тициан (ок. 1488–1576) написал две картины под названием «Спасение религии». Одна из них досталась Филиппу II, а другая — Максимилиану II. Полотно Максимилиана утеряно, но его можно восстановить по гравюре, где религия изображена в виде испуганной девы, окруженной змеями. Ей на помощь спешит воительница в тиаре и прозрачной тунике, вздымающая имперский штандарт. На земле у ее ног валяется брошенное оружие. На полотне, посланном Филиппу, персонажи немного изменены. Спасительница религии теперь одета в доспехи и держит копье, меч и щит, украшенный гербом Испании. На заднем плане в виде Нептуна изображен турок в тюрбане, но его морская колесница идет ко дну прямо под ним. На двух почти одинаковых картинах Тициан отчетливо показал разный подход двух ветвей дома Габсбургов к католической вере: одна ищет согласия и несет дар мира, другая же вздымает меч воинственной Испании, только что одержавшей победу при Лепанто[166].

10 РУДОЛЬФ II И ПРАЖСКИЕ АЛХИМИКИ

С XV по XVII в. почти каждый правитель отдавал дань увлечению алхимией и магией. Даже Филипп II завел в Эскориале несколько лабораторий, где лично следил за перегонкой эссенций и экспериментами по превращению металлов. Однако алхимия и оккультизм не воспринимались как отдых от государственных обязанностей. Они были важной их частью: считалось, что именно в царстве магии и тайных истин можно найти знание о том, как привести наш мир в соответствие со вселенским порядком. Эзотерические практики влияли и на другие аспекты деятельности монарха — от принципов организации королевских коллекций до покровительства искусствам. Оккультное знание было замкнутой системой воззрений, одновременно соблазнительно туманной и выстроенной строго логически, хотя и на основе сомнительных предпосылок. Рудольф II (правил в 1576–1612 гг.) прочно попал в эти сети, что, возможно, и обернулось для сына Максимилиана II чередой омрачивших его царствование эпизодов депрессии и добровольной самоизоляции.

Сущность оккультизма, как ее понимали в Европе раннего Нового времени, лучше всего видна в «Изумрудной скрижали» (Tabula Smaragdina). Этот текст, переведенный при дворе Рудольфа с латыни на чешский, начинается так: