Гадкая ночь

Она издавала странные звуки, больше всего похожие на рычание в диапазоне от утробно-басовитого до невозможно высокого. Они утратили представление о пространстве и времени. Женщина поддавалась и отстранялась, молила о ласке и отвергала ее; потом вдруг вжалась в тело мужчины и впустила его, диктуя ритм – быстрее, быстрее, еще быстрее! – царапала ему спину и бока, опять лизнула мочку, укусила по-настоящему – сначала за ухо, потом за плечо. Ее взгляд – темный, дикий – бросал вызов. Слишком быстрый для Серваса темп лишал его части удовольствия, но Кирстен уже не владела собой.

Они сменили позицию – она легла сверху, прижалась грудью, немного поерзала, будто устраиваясь поудобнее. Какая она гибкая… гибкая и странно легкая. От паха к бедру у нее шла татуировка – что-то на норвежском, буквы и цифры.

Кирстен Нигаард прячет свою подлинную сущность под строгой оболочкой. Огонь подо льдом… Банальное клише.

Мартен разгадал ее с самого начала: она легко заводится и в койке любит все контролировать.

* * *

Кирстен проснулась в шесть утра, посмотрела на спящего Серваса и удивилась, что чувствует себя отдохнувшей. Затем надела шорты с названием норвежской рок-группы на заду, футболку, спортивную куртку, вышла из отеля и побежала трусцой в маленький парк. Шесть кругов трусцой по заснеженному гравию без остановок. Ледяной воздух обжигал легкие, но Кирстен было хорошо. Увидев скамью рядом со скульптурой фавна, она остановилась и сделала несколько наклонов, глядя на рассвет над Пиренеями. Ей не хватало бокса, ее любимых тренировок. Как только вернусь в Осло, пойду в спортзал. В памяти всплыло видение – туалет на заправке, ведро, швабра, – но она прогнала его. Нужно думать о том, что их ждет.

* * *

В шесть тридцать Сервас проснулся в пустой кровати. Простыня сохранила отпечаток и аромат тела Кирстен. Он прислушивался, но в комнате и ванной было тихо. Значит, она решила не будить его и спустилась позавтракать. Мартен вернулся в свой номер.

Под душем его одолевали мысли о минувшей ночи. Они занимались любовью, потом разговаривали – на балконе, где курили одну сигарету на двоих, и в постели – там он рассказал ей о матери Гюстава. Она долго расспрашивала о событиях в Марсаке, о Марианне и его прошлом. Он раскрылся перед ней, что редко делал после того кошмара, а она слушала и смотрела на него, спокойно и доброжелательно, но не сострадала. За последнее Мартен был особенно благодарен, потому что сумел не разнюниться. У Кирстен наверняка есть свои проблемы (а у кого их нет?). Потом он вспомнил ее вопрос. Она умна и почти сразу попала в точку, а он так и не решился спросить себя: «То есть он может быть твоим сыном?»

Сервас оделся и спустился на лифте на первый этаж. Вошел в зал, где кормили завтраком, и не увидел Кирстен. Далеко она уйти не могла… Он почувствовал укол кисло-сладкого разочарования, встряхнулся, взял себе еды и кофе, сел за стол, набрал номер Марго…

…и попал на автоответчик.

* * *

Она открыла дверь и удивилась виду пустой кровати.

– Мартен?

Он не ответил – значит, ушел к себе. Кирстен почувствовала обиду и тут же одернула себя: «Прекрати!» Быстро разделась и пошла в душ. Черт, как хочется есть…

В ванной она поняла, что Мартен даже мыться здесь не стал: полотенца сложены, кабина сухая. Раздражение вернулось, даже усилилось. Они переспали, им было хорошо, но на этом всё. Таков смысл оставленного послания.

Она посмотрелась в зеркало, сказала вслух, громким голосом:

– Ладно. Так и было задумано, разве нет?

* * *

Сервас сидел за столиком один, и Кирстен пошла к нему.

– Привет… – Она глотнула кофе из его чашки. – Хорошо спал?

– Да. А ты? Где была?

– Бегала, – ответила Кирстен и пошла за едой.

Мартен смотрел ей вслед. Да уж, поговорили… Коротко и холодно. Ему хватило ее слов, чтобы понять: то, что случилось ночью, обсуждению не подлежит. Он почувствовал разочарование, потому что хотел признаться, каким важным оказался для него их откровенный разговор, а теперь чувствовал себя идиотом. Ладно, возвращаемся к работе. Держим дистанцию.

Кирстен с аппетитом съела гренки, джем, сосиски и яичницу-болтунью, выпила американо и два больших, налитых до краев стакана апельсинового сока: в Норвегии завтрак – самая обильная трапеза за день. Сервас же ограничился эспрессо, половинкой круассана и стаканом воды.

– Ты мало ешь, Мартен.

Кирстен ждала, что в ответ он выдаст одну из идиотских банальностей, вроде того, что все норвежцы сложены, как дровосеки (во всяком случае, именно так поступил бы тот очкарик, с которым она трахнулась в кафе на площади Вудро Вильсона), но Сервас ограничился улыбкой.

– С полным желудком хуже думается, – сказал он наконец.