Гадкие лебеди кордебалета

— Я искал ее вчера. — Он ковыряет мостовую носком ботинка. Я делаю каменное лицо, даже не моргаю, чтобы не спугнуть Альфонса. — Я думал, что она, наверное, репетирует, но она не пришла домой, даже ночью, — он стискивает руки. — По средам она всегда идет в Оперу к полудню. А сегодня не пошла.

Тут его окликает служанка из кафе, которая стоит на крыльце пекарни с дюжиной багетов подмышкой.

Бежать ли мне на Пляс Пигаль, зайти ли в «Нувель Атен», в «Дохлую крысу» или сразу идти на рю Мартир, где работают самые лучшие кафе и брассери? Я закрываю лицо руками. В Париже сотни мест, куда может пойти сломленная девушка.

Мари

Костяшки домино так и щелкают. Одна партия закончилась, началась другая. Щелкают и спицы, широкая горохово-зеленая полоса становится квадратом. Шуршат газеты — их берут, читают, складывают и отбрасывают. Газеты мнутся, на них проливают ликеры, биттеры и абсент.

Старик посылает мне воздушный поцелуй, поднимает стакан, пьет. В ответ я поднимаю свой. Но старик не подходит, так что я заказываю еще. Я делаю длинный глоток, стираю с серого шелка каплю абсента. Каменщик ушел домой.

Антуанетта

В одном кабаке у дверей курит парень, а второй отсылает меня кивком. В другом проститутка расправляет и без того ровно натянутый чулок.

— Ты не видела девушку? — спрашиваю я. — В хорошем шелковом платье, сером, с порванным воротом?

Я вижу людей в шляпах и без, иногда в цилиндрах. Начищенные ботинки и накрахмаленные воротнички. Стоптанные туфли и мятые воротники. И везде дым, домино, газеты, стаканы. И нигде нет Мари.

Мари

Я кладу обе руки на мраморный стол, за которым сидит старик. Кладу, чтобы не упасть. Наклоняюсь к нему и чувствую вонь гнилых зубов.

— Привет, дорогуша.

Он оглядывает меня:

— Шестнадцать есть?

— Конечно, — вру я.

— Не хочу проблем.

— Мари Первая. — Я сажусь рядом, но он не называет своего имени.

Он отпивает битера, потирает ладонью бедро.

— А с твоим платьем что случилось?

— Воротник был очень тугой, душил.

— Еще будешь?

— Спасибо, — я протягиваю свой стакан.

Антуанетта

Я приоткрываю дверь танцевального класса. За спиной мадам Доминик я не вижу Мари, только Шарлотту. Я припоминаю, что по средам она занимается вместе с девочками постарше. Она скользит носком одной ноги по второй, вытягивает эту ногу перед собой. Девлоппе. Такое же высокое, как у всех остальных, хотя у станка она кажется совсем крошкой. Она отводит поднятую ногу в сторону, раскрывает руку, поворачивает голову. Замечает меня и тут же бежит ко мне, обнимает, вышибая воздух из груди, кричит:

— Я знала, что ты придешь!

Мадам Доминик бьет в пол тростью.

— Шарлотта!

— Сегодня, — не обращая на нее внимания, говорит мне малышка. Не отпускает мою руку, делая шаг в сторону. — Сегодня мой дебют. «Дань Заморы», первый акт.

И тут же мрачнеет:

— Я не знаю, где Мари. Найди Мари.

Мадам Доминик поднимает палец, привлекая мое внимание. Просит скрипача замедлить темп, девочкам велит начинать с левой ноги. Выходит со мной в коридор, прикрыв за собой дверь.

— Где твоя сестра?

— Я думала, она здесь.

— Мари пропустила занятие вчера и сегодня тоже не явилась.

— Может быть, придет вечером? Она ведь танцует сегодня?

— Передай ей, чтобы не утруждала себя, — она открывает дверь и бросает через плечо: — У Бланш хватило ума выучить партию.

Мари

— Ты так прямо держишься, — говорит старик.

Я немного расслабляюсь;

— Я балерина.

Но это неправда. Больше нет. Я пропустила занятие у мадам Доминик вчера и сегодня. Даже если сегодня я сумею пройти мимо бдительного взгляда консьержки, а потом и костюмерши. У меня нет ни шанса.

Я смогу держать арабеск, с которого начинается танец рабынь, на четыре медленных счета.

— Непохожа, — говорит он, постукивая по столу желтыми пальцами.

Но я не слышу его. Я радом с Шарлоттой. Я вижу, как она пудрит нос рисовой пудрой, втирает грим в щеки, наносит помаду на губы, трогает подкову на маленьком столике у комнаты консьержки. В кулисах она размазывает по рукам белила, натирает туфли канифолью. «Где же Мари?» — думает она. Выглядывает меня. Может быть, я с другой стороны? Да, в этом все дело. А Антуанетта где? Она на балконе, наклонилась к самым перилам. Только в это и может поверить Шарлотта.

Я вскакиваю со стула. Достаточно быстро, чтобы уклониться от руки старика.

Антуанетта

Мы с Мари сидели в зале для посетителей в Сен-Лазар, разделенные железной решеткой.

— На твоих руках кровь невинного, — сказала я, и эти слова просочились через решетку. Я хотела довести ее до отчаяния и сделала это. Я бросила эти слова ей в лицо.

Мари

Месье Дега стоит под одной из арок, наблюдая за проходящей мимо публикой. Людей очень много. И все же я привлекаю его блуждающий взгляд. Я вижу, что он замечает мою усталость, мой неверный шаг, порванный шелк. Я вижу, что он все понимает. Я спотыкаюсь, но беру себя в руки. Надеюсь, что, даже когда он потерял меня из виду, когда я уже подошла к заднему входу, затерялась в лабиринте коридоров, ведущих на балконы, надеюсь, что он так и стоял, поглаживая бороду, вспоминая тело и душу маленькой танцовщицы четырнадцати лет.