Гадкие лебеди кордебалета

Столько раз мы смотрели на сцену с четвертого яруса, Матильда хватала меня за руки, Женевьева не находила себе места, а я все время боялась, что вдруг осознаю, что потеряла, и заплачу в темноте. Это не столько сожаление, сколько плач по танцу, по мгновениям, когда я познавала мир во всей его полноте, знала все его печали и радости. Может быть, я скучаю по той мечте, которая когда-то поднимала меня с постели и вела в пекарню, а потом в класс, по мечте, которая наполняла меня до краев и сменилась постепенно тихим желанием вырастить Матильду и Женевьеву.

Шарлотта карабкалась по балетной лестнице, из второй линии кордебалета в первую, стала корифейкой, а потом и сюже. Ее обожают ценители Оперы, за плечами у нее два романа и дважды разбитое сердце. Теперь появился художник-декоратор, который не дарит ей желтых птичек в золотых клетках и не присылает портниху снять мерки для шелкового платья. У него честные грустные глаза, а на Пасху он выдул яйцо и разрисовал его крошечными цыплятами. Шарлотте страшно понравилось, и теперь на каминной полке стоит целая коллекция расписных яиц. Матильда ходит в дом напротив, чтобы постоять у папиного буфета, поделать плие и потянуть ноги, послушать, как Шарлотта говорит:

— Очень хорошо! Тяни шею выше, как Тальони.

Она ничем не отличается от девочек, которых рисовал месье Дега.

Он переехал из мастерской на рю Фонтэн, но куда — я не знаю и не пыталась разузнать. Временами я вижу его в Опере и тогда прячусь за колонну или утыкаюсь в вязание. Однажды, когда Шарлотта танцевала в дивертисменте в «Фаусте», а мы с Матильдой и Женевьевой ходили на премьеру, я увидела, что он заметил меня, а потом и девочек. Я задвинула девочек за спину и подождала, пока он посмотрит на меня снова.

— Месье Дега, — сказала я.

Он не назвал меня по имени. Наверное, он его забыл.

— Красивые девочки, — сказал он, и я снова загородила их собой. Не знаю, прочитал ли он на моем лице грубость или что-то другое, но он понял, что мне до сих пор больно от слов, напечатанных тогда в газетах. Он сказал:

— Я держу статуэтку в мастерской. Наверное, она будет стоять там всегда. Мне предлагают отлить ее в бронзе, но это слишком большая ответственность.

— Да. Бронза предназначена для вечности.

Маман так и не узнала, что Антуанетта стала шить, не узнала о триумфе Шарлотты в Опере. Она никогда не видела Матильду и Женевьеву. Однажды утром она пошла в прачечную, но не дошла до нее. Так сказал месье Гийо.

— Вы поставили ее на отжимную машину? — спросила Антуанетта, и он кивнул, ослабляя галстук. Она покинула нас, исчезнув в те темные дни, когда Антуанетта шила на месье Гийо, не получая ни единого су. Она говорила, что проходит испытание — идеально чинит все, что ей предлагают, позволяя ему проверять каждый стежок в течение трех месяцев. Если у нее получится, только тогда он решит, стоит ли отдавать ей работу за деньги.

Я не работала вовсе. Нет. Я отдыхала, так говорила Антуанетта, хотя каждый день, когда светило солнце, она заставляла меня доходить до вершины Монмартра и назад. У нас были только деньги, которые Шарлотта получала в Опере, да еще три франка за каждый месяц, что она танцевала на сцене. Антуанетта уже отдала месье Леблану монеты, которые принесла из Сен-Лазара, выколотив из него большую скидку, потому что уплатила за три месяца вперед. Мы ели ломаные апельсиновые мадленки и подгоревший хлеб, который оставлял нам Альфонс. Слизывая крошки с пальцев, Антуанетта весело говорила:

— Господи, и сколько противней он может уронить? И когда же отец свернет ему шею — нельзя столько хлеба жечь!

Однажды Антуанетта и Альфонс поссорились. Они стояли на улице, а я собиралась идти на Монмартр, но замерла под дверью, подслушивая не предназначенный для моих ушей разговор.

— Нет еще, — сказала Антунетта, — она сама не своя.

— Я не знаю, сколько папа будет ждать, — ответит он, — та девушка, которую мы взяли месить тесто, отлынивает от работы и бездельничает, стоит ему только отвернуться.

— Сделай это ради Мари. Убеди отца подождать.

Я прижалась плечом к двери, но не стала ее открывать.

— Как мне это сделать, Антуанетта?

— Ну, шлепай эту лентяйку по заду, что ли. Если девушка думает, что нравится сыну хозяина, она всегда начинает работать лучше. Несколько месяцев тяжелого труда — и дальше можно будет не работать до конца жизни.

— Я никогда не трогал Мари.

— А Мари в этом не нуждается. Она от рождения работает как вол.

Я открыла дверь. Альфонс сдернул колпак и смял его в руках. Я почувствовала, что краснею, и он тоже покраснел. Я не стала говорить, что он очень добр. Кивнула ему и убежала быстрее кролика, который ускользнул из кастрюли.

Я знаю точное мгновение, когда Антуанетта передумала и разрешила Альфонсу сказать мне, что его отец снова хочет нанять меня. Она шила, сидя за маленьким столиком, а я вернулась с Монмартра и сказала, что видела масло, вытекшее из старого фонаря в лужу.

— Я поводила в луже носком ботинка, и пятна, которые были там, задвигались.

Антуанетта отложила шитье и погладила меня по щеке. Я увидела радость в ее глазах.