Гадкие лебеди кордебалета

Я мешу тесто на столике, придвинутом к окну пекарни, чтобы видеть, как гуляют на улице Матильда и Женевьева. Альфонс останавливается рядом со мной, как он иногда делает, гладит меня по руке. Руки у него сильные, как у всякого пекаря, но при этом мягкие как бархат, припорошенные мукой. Я говорю ему, что нечестно иметь такие мягкие руки, а он в который раз отвечает, что не мог бы полюбить женщину с мясистыми руками.

— Все часы в танцевальном классе прошли впустую, — говорю я. — Я так старалась научиться мягко держать руки.

Я чувствую, что он смотрит на меня, думает, не начну ли я снова скучать по Опере и по моментам душевного подъема. Но сегодня я думаю, что у Матильды тоже будут эти моменты и золотой свет. Я вдавливаю ладони в тесто, и мои мышцы под пальцами Альфонса твердеют. Пусть он знает, что я не грушу.

Как и каждое утро, Антуанетта заходит за круассанами. Один для себя и один для девочки, которую она взяла в ученицы.

— Как поживает Агнесс? — спрашиваю я.

С ней вечно происходят какие-то истории. Она сказала, что ей шестнадцать, хотя ей не было и четырнадцати. Рассказала, как украла капор из витрины ломбарда на рю Фонтэн. Назвала Антуанетту коровой, когда та велела переделать неровный рубец, и швырнула в нее катушкой ниток после просьбы уточнить, имеет ли она в виду то, что Антуанетта кормит ее молоком и сыром. Агнесс — именно тот человек, в котором нуждалась Антуанетта, когда стала работать на две прачечные вместо одной.

— Мне нужна ученица, — сказала она настоятельнице в Сен-Лазар. — Девочка, которая не готова просто тихонько войти в жемчужные врата.

Антуанетта качает головой:

— Вчера она рассказала мне, что ее ограбили в субботу, и попросила несколько су вперед.

Такое вряд ли может вызвать в ком-то надежду, но именно надеждой вспыхивают глаза Антуанетты.

— А я, — продолжает она, — положила руки ей на плечи и спросила: «А тебя ограбили до того, как ты надушила волосы, или после? До того, как ты спрятала в туфлю новое кружево? До того, как ты накупила красной карамели, которая так и не отстала у тебя от зубов?» Когда я закончила, она сложила руки на коленях и стала печальной, как поникшая роза. Я нашла в шкафу ветчину, лук, картошку и положила рядом с ней. «Не знаю, почему ты врешь, но знаю, что у тебя беда». Тогда она разревелась и сказала, что, как дура, пошла в «Черную кошку», проснулась с больной головой и пересохшим ртом и жалеет, что промотала все заработанное.

— Ты такая добрая, Антуанетта, — замечаю я. — Так ты вырастишь из Агнесс честную работящую девушку.

Такую же, как сама Антуанетта, трудолюбивую как пчела и честную как зеркало.

Антуанетта всегда говорит правду, даже если ей приходится сообщать Шарлотте, что ее художник вовсе не красавец, Альфонсу — что она пробовала меренги и получше, а мне — что Матильда не такая послушная, как Женевьева.

Когда я закусила губу, она добавила:

— Господи, Мари, ты же знаешь, что я не могу врать.

Иногда она колеблется, прежде чем сказать обидные слова, наверное, спорит с собой, так ли важна правда. Я успела понять, что если она долго молчит, переспрашивать не нужно.

Она смеется, и я тоже смеюсь, потому что люди, которые с утра приходят за хлебом, не хотят видеть, как жена пекаря и ее сестра ревут у окна. Мгновение мы с ней стоим плечом к плечу и смотрим на рю де Дуэ. Матильда держит в руках великолепное розовое перо, колышущееся на воздухе. Прикладывает его к щеке, к шее, щекочется.

— Твое? — спрашиваю я.

— Страусиное. Какая-то дама потеряла, наверное.

Матильда наклоняет голову набок. Так она делает, когда что-то решила. И тут же бросается бежать, как будто за ней собаки гонятся. Резко останавливается в паре шагов от Женевьевы и протягивает ей находку. Женевьеву приходится подтолкнуть, чтобы та поняла, и тогда она протягивает руку за пером, за тонким пухом любви, которую одна сестра дарит другой.

От автора

В книге я старалась придерживаться известных фактов о жизни сестер ван Гётем. В 1878 году Мари и Шарлотту приняли в балетную школу при Парижской опере, где их старшая сестра Антуанетта была статисткой. Их отец, портной, уже умер, а мать работала прачкой. Они жили в Девятом округе Парижа и в 1880 году осели на рю де Дуэ, под Монмартром, в нескольких кварталах от студии Эдгара Дега, расположенной на рю Фонтэн. В этом году Мари сдала экзамен, вошла в кордебалет и впервые вышла на сцену.

С 1878 по 1881 год Эдгар Дега очень много рисовал, писал и лепил Мари. Наиболее известна «Маленькая танцовщица четырнадцати лет», которая была представлена на Шестой выставке независимых художников в 1881 году, вместе с пастелью, изображающей осужденных преступников Эмиля Абади и Мишеля Кноблоха. Критики хвалили «Маленькую танцовщицу» как единственную современную скульптуру и при этом видели в ней уличную девчонку, «лицо которой отмечено обещанием всех пороков».