Гадкий городишко

И, сделав величественный жест рукой, Люсиана спустилась с помоста, прогромыхала в конец зала и стащила со складного стула какого-то испуганного человека. На нем был мятый костюм, порванный на плече, и пара блестящих серебряных наручников. Он шел босиком, и, когда Начальник Полиции Люсиана поставила его на плат-форму, дети разглядели у него на левой щиколотке вытатуированный глаз, в точности как у Графа Олафа. А когда он повернул голову и оглядел зал, оказалось, что у него всего одна бровь, как у Графа Олафа. Но дети увидели также, что никакой это не Граф Олаф. Ниже ростом, не такой тощий, под ногтями у него не было грязи и в глазах не было гадкого жадного блеска. А главное, Бодлеры сразу могли сказать, что это не Граф Олаф, точно так же, как можно сразу сказать, что некто не ваш дядя, хотя и носит пиджак в горошек и кудрявый парик, какие всегда носит ваш дядюшка. Трое детей поглядели друг на друга, потом на человека, вытащенного на помост, и внутри у них все сжалось, — они поняли, что сделали скоропалительный вывод относительно поимки Олафа.

— Леди и джентльмены! — провозгласила Начальник Полиции. — А также сироты! Представляю вам Графа Олафа!

— Вовсе я не Граф Олаф! — запротестовал мужчина. — Меня зовут Жак, я…

— Молчать! — приказал один из Старейшин наиболее злобного вида.

— Правило номер девятьсот двадцать категорически запрещает говорить стоящему на помосте.

— Сожжем его на костре! — послышался голос, и дети, обернувшись, увидели мистера Леско, который встал с места и указывал на дрожащего от страха человека. — Мы давно никого не сжигали!

Несколько членов Совета согласно закивали.

— Отличная мысль, — поддержал предложение один из Старейшин.

— Это Олаф, какие тут сомнения! — выкрикнула миссис Морроу, сидевшая где-то в задних рядах. — У него одна бровь, а не две, и глаз на левой щиколотке.

— Да ведь у многих только одна бровь! — завопил Жак. — А татуировка у меня из-за моей профессии.

— У тебя профессия — злодей! — торжествующе крикнул мистер Леско. — А правило номер девятнадцать тысяч восемьсот тридцать три решительно не допускает проникновения злодеев в город, так что мы тебя сожжем, и все тут!

— Правильно, правильно! — раздались голоса.

— Я не злодей! — в отчаянии воскликнул Жак. — Я работаю волонтером…

— Хватит! — оборвал его Старейшина помоложе. — Олаф, тебя предупреждали о правиле номер девятьсот двадцать: когда стоишь на помосте, говорить не разрешается. Хочет высказаться еще кто-нибудь из горожан до того, как мы назначим время сжигания?

И тут встала Вайолет, что совсем нелегко, когда голова от изумления кружится, ноги дрожат, а все тело гудит.

— Я хочу сказать, — заявила она. — Город является моим опекуном, значит, я тоже гражданка Г.П.В.

Клаус с Солнышком на руках тоже поднялся и встал рядом с сестрой.

— Этот человек, — показал он пальцем на Жака, — не Граф Олаф. Капитан Люсиана ошиблась, она арестовала не того. Мы не хотим усугублять положения и дать сжечь на костре невинного человека.

Жак благодарно улыбнулся детям, но Капитан Люсиана повернулась и прогромыхала туда, где стояли Бодлеры. Они не видели ее глаз из-за низко опущенного забрала, закрывавшего пол-лица, только ярко-красный рот, искривившийся в натянутой улыбке.

— Вы сами усугубили его положение, — сказала она и повернулась лицом к Совету Старейшин. — Очевидно, детей так потрясло появление Графа Олафа, что в голове у них все перемешалось.

— Конечно, конечно! — поддакнул Старейшина. — От лица города, являющегося их законным опекуном, я требую, чтобы детей уложили спать. Итак, хочет высказаться кто-то взрослый?

Бодлеры посмотрели на Гектора в надежде, что он преодолеет страх, встанет и скажет что-нибудь. Не мог же он поверить, будто Бодлеры до того потрясены, что не узнали Графа Олафа. Но Гектор оказался не на высоте положения, иначе говоря, «остался сидеть на складном стуле, низко опустив голову». И через минуту Совет Старейшин закрыл вопрос.

— На этом я закрываю вопрос, — объявил один из Старейшин. — Гектор, отведи Бодлеров домой.

— Вот именно! — подал голос кто-то из семейства Верхогенов. — Уложите сирот спать и пойдем сжигать Олафа!

— Правильно, правильно! — закричало несколько голосов.

Старейшина покачал головой:

— Сегодня уже поздно сжигать кого бы то ни было. — В зале послышался ропот. — Мы сожжем Графа Олафа завтра утром после завтрака. Все жители удаленного от центра района принесут зажженные факелы, а жители центра принесут дров для костра и захватят чего-нибудь съестного. До завтра.

— А пока, — заявила Капитан Люсиана, — я посажу его за решетку в дальнем квартале, напротив Птичьего Фонтана.

— Но я невиновен! — продолжал взывать человек на помосте. — Выслушайте меня, прошу вас! Я не Граф Олаф! Меня зовут Жак! — Он повернулся к Бодлерам, и они увидели, что в глазах у него стоят слезы.

— Ах, Бодлеры, — сказал он, — я так рад, что вы живы. Ваши родители…

— Ни слова больше! — И Капитан Люсиана зажала рукой в белой перчатке рот Жаку.