Гадкий гусенок

Предчувствия меня не обманули: остановившись перед дверью в комнату, Лене с поклоном отворил ее, и я поняла, что ничего моего там не осталось: место кровати теперь занимал массивный письменный стол, похожий на присевшую жабу. Со стола языком свисал свиток, придавленный оловянной чернильницей, напоминавшей лягушку.

Мои книги исчезли, их место заняли кодексы, сборники приказов и папки с делами. В спертом воздухе стоял кислый запах чернил. Занавески задернуты. О судьбе звезды можно только гадать.

– Я давно решил не возвращаться в Прованс и обосноваться в Париже, – интимно заговорил мой новый дядя и любовно погладил стол-жабу по спинке-столешнице. – Выигрыш тяжбы я счел благим знамением и доказательством своей правоты. Судьба в конце концов вознаграждает тех, кто честно и усердно служит!

Он назидательно воздел палец, глаза его заблестели.

– Со своей стороны, дорогая племянница, я выражаю радостную уверенность, что ваша служба у графини Шале принесет вам все мыслимые награды! – он наклонился ко мне, и в его черных маслянистых глазах уроженца Прованса мелькнуло что-то угрожающее. – Не так ли?

– Конечно, дядюшка! – огорошив его новым обращением, я улыбнулась, изо всех сил сдерживая копившиеся за веками слезы. – Еще раз поздравляю вас с бракосочетанием и надеюсь, что Гименей осенит вас своей благодатью!

– О Николь! – сжимая в руках платок, ворвалась тетя. – Я знала, что ты все поймешь!

– Да что тут понимать, – успокоенно произнес ее муж. – Мы всегда тебе рады, дорогая племянница!

– Да, навещай нас почаще, – закивала тетя, опять поднося к глазам платок. – Мы тебе всегда рады.

Длинной рукой Лене обнял жену за талию и закрыл глаза, прижавшись щекой к ее волосам.

Так я и оставила их – слившихся в объятиях на лестнице и не шевелившихся, пока мои торопливые шаги не отстучали по ступенькам и по плиточному полу прихожей. Серпентина что-то кричала мне, но я не слышала. Чувствуя, как по лицу катятся слезы, я выскочила на улицу.

Карета неподвижно стояла, окруженная всеми детьми улицы Бон-Пуа, с гвалтом скакавшими вокруг.

– А ну, отойдите, огольцы! – поднял руку сосед-пуговичник – они с пекарем и его женой так до сих пор и беседовали стоя у дверей напротив. Как по команде замолкнув, они внимательно осмотрели меня с головы до ног. Высунулся также и старый сапожник из подвала, и столяр из дома напротив – не в силах выносить это внимание, эти взгляды, я запахнула шаперон – не помню, как я успела его схватить – и помчалась за угол, любой ценой торопясь сбежать. Уже заворачивая, я почувствовала треск, что-то рвануло меня назад  – пола плаща зацепилась за водосточную трубу. Прочная ткань выдержала. Нижняя часть трубы с грохотом оторвалась и булькнула в сточную канаву, обдав меня фонтаном зловонных брызг. Сзади послышался гневный крик, но я не остановилась.

Я бежала, не разбирая дороги, пока меня не начали хватать за юбки подгулявшие мушкетеры на углу Эколь. Тогда я свернула еще раз и вскоре поняла, что двигаюсь к реке. Потянуло тиной и водорослями, но господствовал надо всем запах сопревшего дерева – я очутилась на дровяном рынке Бюшри. Торговля давно закончилась, но место отнюдь не было безлюдным – кроме нищих и калек, собирающихся в любой базарный день, на бревнах, сваленных у самого уреза воды, расселись несколько компаний. Возчики с длинными кнутами закусывали на бревнах хлебом и сыром, три монаха в коричневых рясах тихо беседовали на латыни, парочка обжималась в тени телеги. Даже несколько женщин сидели на горке бревен, повыше, куда еще падал солнечный свет.

Словно стайка бабочек-капустниц, – подумала я при взгляде на их белоснежные чепцы. Должно быть, молочницы из деревни, расторговавшись, урвали несколько минут, чтобы подставить солнцу бледные лица. Зима не пощадила их – девушки сами были цвета снятого молока, тонкие запястья контрастировали с темными натруженными руками.

Я села поближе к ним, и одна девчушка – казалось, могущая скрыться за своими огромными деревянными башмаками размером с корыто, повернулась ко мне и улыбнулась во весь щербатый рот. Остальные тут же принялись разглядывать меня, перешептываясь и кривя безбровые лица.

Солнце вытопило смолу из сосновой коры, все ошкуренные места были заняты, и чтобы не испачкать в смоле плащ, я нагребла каких-то клочьев сена и наконец-то уселась. Можно передохнуть.

Далеко разносясь над водой, поплыл колокольный звон. Вот Сен-Шапель начал бить пять часов. Вот забасил Нотр-Дам, вот Сен-Сюльпис вплел серебряный голос в общий хор… Вот, наконец, проснулся звонарь Сен-Дени-де-ля-Шартр, и его тонкоголосые колокольчики влились в облако гула, плывущее над столицей.