Гагаи том 1

— А без угля, без воды годен он, паровоз? Мертвая железина. Вот, брат, какая стихия. Можно сказать, самое главное в том паровозе — тендер. Ну, я и постиг. Слесарь. Это тебе не истопник какой-то. Специальность кореннога пролетарьята. Правда, мороки с тем тендером, скажу тебе!..

— Ну, пошел, пошел. Тебя послушать — весь корень в тендере.

— От правды никуда не денешься. Она, голубушка, завсегда себя покажет.

Иван уже и не рад был, что окликнул Кондрата. В кои времена выдался свободный денек. Хотел поработать у себя на усадьбе. Да разве от Кондрата отвяжешься? Уже о приемыше начал рассказывать.

— Пустил Геську по своей линии, — говорил он не без гордости. И хотя Иван промолчал, дабы не было зацепки для продолжения разговора, Кондрат не унимался. — А что? — спросил, словно услышал возражение. — Малый с понятием, науку ту играючи схватывает. С Сережкой в одном классе — слесарном. А попомучился, поки пристроил. Какая у Геськи метрика? Нет ее. Пошел в сельсовет, потребовал записать на себя безроднога мальчишку. Что ж ему, как кутенку, без хвамилии жить?! Ну, насел на писаря Митрофана Грудскога. «Ты что, — кажу, — не разумеешь этога? Человек зростает!» А Митрошка в ответ: «Прав таких не имею. Это коли встречному-поперечному прихоть ублажать, что получится?» И так он меня разобидел этим! «Какой же я «встречный-поперечный»?! — пытаю. — Да меня же кажная собака знает!» — «Гражданская запись законность требует», — стоит он на своем. Вижу — криком не прошибешь дьявола, и уже тише кажу ему: неужто, мол, наши законы поперек пути мальцу станут? Безродный он, Геська. «Понимаешь? — кажу. — Стихия такая с мальцом приключилась. Отца с маткой не помнит. Где родился — не знает. Когда на свет появился — без понятиев. А в фабзавуч — метрику подавай. Что ж мне, попа шукать?»

— Уломал? — спросил Иван, заинтересовавшись этой историей.

— Где там! Попервах, правда, поскреб он затылок, взялся было писать свидетельство о рождении и отложил ручку. «Нет, незаконно, — уперся. — Не ты ему отец? Не ты. Как же ему хвамилию твою указывать? — А потом вдруг присоветовал: — Верно ты, Кондрат, сообразил. Дуй к попу. Прихвати подношение — и валяй. Мигом все уладится».

— Неужто к попу послал?

— Не веришь? Как на духу, вот тебе крест святой, — перекрестился Кондрат. — Кажу Митрошке: «Погоди, погоди. С попом мне связываться не с руки. Супротив убеждения моега это. Ты краще кончай службу, и пойдем ко мне. Раздавим бутылочку, покалякаем. Гляди, и дотолкуемся...» Клюнуло. Задвигал он ящиками стола, бумаги укладывает. «Давно бы так, — обрадовался. — Оно ж кажный знает: сухая ложка рот дерет. Какой же при этом разговор может получиться? А тихо да мирно, по одной, по другой — оно и даст себя знать. К чему подношение попу отдавать? Нет, таго нельзя допустить». А я, значит, поддакиваю, мол, верно ты, Митроша, рассудил. Как служителю культа отдавать, — хай лучше свой человек попользуется.

И снова Иван не выдержал.

— Каков Митроша! А?! Взял магарыч?

— Больно нетерпелив ты, — недовольно сказал Кондрат. — Я ж не могу с пятога на десятое сигать. Вся правда нарушится.

— Да что ж мне, и возмутиться нельзя?! Забрался, паразит, в сельсовет и шкодит! С трудового человека тянет. И ты тоже хорош. Небось сам Митрофану посулил на лапу.

— Посулишь, коли припрет, — озлился Кондрат, — Я ж к нему по закону обратился. А ты слухай, как оно обернулось. Собрались мы выходить, а тут Савелий к крыльцу подкатил, загремел деревянной ногой по ступенькам. Митрофан поспешил сесть за стол. Ну, а я ругнулся, мол, принесли тебя черти не ко времени. Савелий, само собой, таго не чул. Поручкались мы. Он и пытает: «Каким ветром занесло тебя к нам?» — «Да как тебе, Тихонович, сказать? — отвечаю. — Нужда привела». — «Говори какая? — подбивает он меня открыться. — Коли в наших силах — поможем». Веришь, Иван, у меня мозги набекрень: казать ли? Нет? Прикинул: если улажу с Савелием, — магарыч цел останется, а откажет, с Митрофаном дотолкуюсь. В любом случае, выходит, ничего не теряю. Взял и выложил свое дело. «Мне в том, Тихонович, — доказываю, — сам знаешь, никакой корысти. Нельзя на Юдина записать — пишите что вздумается. Но не может же человек без хвамилии обходиться». — «Зачем другую? — сказал Савелий. — Ты его растишь, на тебя и запишем. Юдин — хвамилия известная». Я, конечно, удивился, что так просто все это решается. «Хвамилия пристойная, — кажу Савелию. — То верно». — «Так и сделаем, — на это ответил Савелий. — Проведем постановлением сельсовета, и все будет законно. Приходи в пятницу». Глянул я на Митрофана, а он, как кобель блудный, глаза ховает, носом в бумажки тычется. И такая меня досада взяла. Кажу: «Спасибо тебе, Тихонович. В добрую минуту ты припожаловал. А штат свой все же научи законы понимать, чтоб, значит, заблуждений не было...»

— Да-а, — протянул Иван. — Тут еще вопрос, кто кого ввел в заблуждение.

— Нет, не кажи. Доверили тебе власть, так ты не крути людям пуговки, объясни, как таго закон требует. Был у меня случай...

— Ты, Кондрат, будто торопился в больницу. Теща не заскучает?