Гагаи том 1

Шум, лязг в мастерских. У длинных, через все помещение, верстаков стояли «фабзайчата». Мастер показал, как надо держать зубило, как замахиваться молотком. Ребята учились рубить железо. Казалось, простое дело, а поди ж ты: больше не по зубилам — по рукам приходились удары. Мастер шутил:

«Ничего, до свадьбы заживет. — Он продвигался вдоль верстаков, время от времени делал замечания то одному, то другому: — Не души молоток. Не клюй... Свободней, свободней заноси руку... А стойка! Где твоя стойка? Вот так, так. Левую ногу немного вперед...»

Геська уверенно гнал железную стружку. Зубило, скользя по губкам тисков, все круче завивало спираль. Отрубил полоску — новую начал гнать. У Геськи до крови разбита рука, но это нисколько его не обескураживало — замахивался по всем правилам, так, чтобы большой палец, обхватывающий рукоятку молотка, проходил на уровне уха. И хотя молоток иногда снова опускался на ушибленные места — терпел. О, Геська привычный к всевозможной боли. Эти ушибы — ничего не стоящие царапины по сравнению с тем, что ему приходилось испытывать в жизни.

К Кондрату Юдину Геська попал после долгих скитаний по белу свету — беспомощный, больной. Единственное, что он запомнил, когда Кондрат притащил его к себе домой, — хищное лицо старухи, смотревшее на него из-под образов. Растворяясь в надвинувшемся мраке забытья, оно сверкало по-совиному круглыми, немигающими, мертвенного блеска глазами.

Старуха являлась ему в бредовых сновидениях, хватала его за горло длинными когтистыми пальцами и душила. Геська метался в постели, плакал, кричал... Но страшное видение так же внезапно исчезало, как и появлялось. Геська успокаивался, затихал... Потом приходила молодая и, наверное, красивая женщина. Лица ее Геська не видел. И лишь аромат, исходящий от нее, напоминал ему о чем-то далеком, давно утерянном. Ее прихода Геська ждал с трепетным волнением. Он слышал, как при ее появлении в какой-то сладкой истоме замирало сердце. А после, когда она удалялась, так и не показав своего лица, гулко билось в груди — необыкновенно большое и тяжелое... Потом Геська падал со сцепления вагонов под колеса поезда, как упал когда-то его дружок Колька Грак, и так же, как он, лежал у рельса бесформенной массой, прикрытой окровавленными лохмотьями... Временами за ним гонялся мнимый слепой и немой, у которого Геська был поводырем, дергал за вихры, поучал: «Не обманешь — не проживешь...» Перед глазами Геськи сверкали ножи урок, зарезавших его любимца — старого чекиста, начальника детской трудовой колонии. Эти ножи впивались в Геськино тело... Он слышал злобный голос Филонки — предводителя шайки домушников: «У меня разговор короткий. Струсишь — перо в бок». Лез Геська в форточку, испытывая холодную жуть... К нему являлся его корешок Кирюха Чмур, звал ехать с собой. «Ма-а-хнем в А-а-дессу-ма-а-му», — говорил он, заикаясь. Лицо его при этом дергалось, глаза подмаргивали, будто пытались помочь непослушному языку... Геську снова и снова, уже в который раз, били торговки — исступленно, чем попало. Геська стонал, корчился, извивался, пряча от ударов голову... Ему чудились погони, от которых никак не уйти...

Он долго болел и все же поборол сыпняк. Когда к Геське возвратилось сознание, было утро. В горнице стояла тишина. Сквозь густо заиндевевшие, причудливо расписанные морозом оконные стекла еле пробивался свет поздней зимней зари. Геська повел взглядом и вдруг увидел старуху. Она сидела в углу под образами, на том самом месте, где Геська увидел ее впервые. Старуха что-то жадно ела, с опаской посматривая на двери.

Геська невольно затаил дыхание, сжался. Но и это едва уловимое движение привлекло внимание старухи. Она поспешно сунула руку с недоеденным куском под платок, концы которого прикрывали ей грудь, уставилась на Геську круглыми глазами с красными веками без ресниц.

И Геська не выдержал этого взгляда. Какой-то необъяснимый страх приподнял его. «Бежать, бежать:», — пронеслось в голове. Но силы иссякли. Что-то темное, тяжелое вновь навалилось на него. Геська упал на подушку.

Потом он снова, и уже окончательно, пришел в себя. Возле него сидел Кондрат. Этого человека Геська тоже уже где-то видел. Геська напряг память и вспомнил чудаковатого мужичка, песочницу...

А Кондрат, увидев, что Геська очнулся, взволнованно закричал: «Ульяна! Слышь?! Да где же ты запропастилась?! Геська очухался!»

На его крик пришла Ульяна. Поправила Геське подушку, улыбнулась ему. Повернулась к мужу. «Чего гвалт поднял? — сердито сказала. — Напугаешь дитя, балахманный». Она потрогала Геськин лоб, провела шероховатой ладонью по его щеке. И Геська ощутил ласковую теплоту ее руки. «Слава богу, — сказала она. — Теперь на поправку пойдет».

...Геська рубил железо. Взмах у него широкий, сильный. Федор Дмитриевич не нарадуется, глядя на Геську: способный парнишка, все схватывает на лету.

Хорошо у Геськи на душе. Живет он у Кондрата, горя не знает. А поначалу убегал. Первый раз — сразу же после выздоровления. И причиной была старуха, перед которой он испытывал какой-то необъяснимый ужас.